Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

долларов – железнодорожные рельсы, технику и промышленные товары; пятая часть всей продукции отправлялась в Москву. Однако выжившим евреям это не слишком помогало. После восстания 17 июня 1953 года, едва не свалившего режим в ГДР, Советский Союз формально отказался от репараций и добился того, чтобы Польша отозвала свои требования. Его приоритетом теперь была стабилизация восточноберлинского союзника, а не отягощение его хрупкой экономики новыми претензиями.

ГДР даже оборачивала реституции вспять и повторно конфисковывала собственность евреев. Новый “прогрессивный” строй ГДР не предполагал места ни для них, ни для их частного бизнеса. Как разъяснял юридический отдел ЦК партии, возвращение национализированных фирм их прежним хозяевам-евреям “означало бы, что социализация пасует перед еврейским капиталом и что еврейским капиталистам даются особые права по сравнению со всеми остальными капиталистами”26. Он добавлял, что, если бы Гитлер уже не конфисковал еврейскую собственность, это пришлось бы сделать властям ГДР. Все, что евреи получили взамен утраты прав на свое имущество, сводилось к соцобеспечению, положенному всем жертвам фашизма. Теперь ГДР “управляла” еврейской собственностью ради лучшего социалистического будущего. В отличие от Западной Германии, там даже не преследовали так называемых “Ariseure”, спекулянтов, извлекавших выгоду из тяжелого положения евреев при нацистах. Только после падения Берлинской стены в 1989 году жертвы наконец смогли начать процесс возвращения тех 10 тысяч фирм и 45 тысяч домов, которые были отобраны у них к востоку от Эльбы27.

Политика жертв

Как мы могли убедиться, после войны Германия оставалась домом для убийц, однако в то же время немцы считали себя нацией жертв, и отношения между жертвами не были гармоничными. Не так давно философы обратили внимание на уязвимость человека как на опыт, объединяющий всех нас. С этой точки зрения апелляции к Просвещению и всеобщему разуму погибли во время холокоста. Вместо этого к нашей уязвимости теперь обращается новая биополитика. В конце концов, все люди испытывают боль и умирают. По словам Джудит Батлер, главной поборницы этой идеи, наши тела – это “не самозамкнутые сущности”, они “всегда в каком-то смысле вне себя” и “теряются в другом”: мы все переживаем “обездоленность”. И эта общая уязвимость может напомнить нам о нашей взаимозависимости и помочь нам “преодолеть шаткость во имя живых жизней”28. Другими словами, наша нравственность рождена нашей смертностью.

В пользу этого подхода к уязвимости можно многое сказать, но главное – он открывает привлекательный путь к преодолению несправедливостей. К несчастью, реальность послевоенной Германии была бесконечно далека от этого идеала. Вместо этого она породила конкурентную политику жалобы и борьбу за признание. Солдатские вдовы, инвалиды войны, беженцы и лишившиеся крова – все хотели быть услышанными и поэтому, говоря о своих несчастьях, стали перекрикивать друг друга. Уязвимость должна быть универсальной, но ресурсы, которое сообщество может выделить, чтобы уменьшить страдания, всегда ограничены, и особенно ограниченными они были на руинах послевоенной Германии. Власти должны были предоставить пенсии по инвалидности солдатам, льготы вдовам, новое жилье беженцам и компенсации жертвам нацистов. Не все получали то, что им причиталось. Начиная с середины 1950-х экономическое чудо вдруг расширило границы возможного, но в конце 1940-х и политики, и жертвы знали, что фонды ограничены и что победа одного – это поражение другого. Вместо того чтобы внушать людям сочувствие и солидарность, уверенность в том, что страдают почти все, порождала соперничество.

Это не значит, что немцы оставались глухи к нуждам евреев. В августе 1949 года на вопрос “Считаете ли вы, что у Германии есть обязательства по Wiedergutmachung в отношении оставшихся в живых немецких евреев?” – 54 % опрошенных ответили “да”, 31 % – “нет”, и 15 % не имели определенного мнения. Но более показательно для состояния общественного мнения, когда специфическое обязательство рассматривается по отношению к обязательствам других групп. Союзники, проводя опрос в декабре 1946 года, спрашивали немцев, кого они считают заслуживающим материальной помощи в первую очередь. 63 % назвали инвалидов войны, 57 % – лишившихся крова под бомбежками, 48 % – солдатских вдов. Только 25 % вспомнили в первую очередь о политических жертвах нацистов, и лишь 18 % – о евреях29. Через пять лет немцы казались более щедрыми: помощь евреям поддерживали уже 68 %. Но и тогда уровень их поддержки был куда ниже, чем поддержка вдов и беженцев; даже уцелевшие члены семей участников неудачного покушения 20 июля 1944 года, которые для многих все еще оставались предателями, получили больше поддержки (73 %)30. В общем, существовала иерархия сочувствия, и евреи все еще оказывались в самом низу – хотя стоит сказать, что другие группы, исключенные нацистами из Volksgemeinschaft, такие как цыгане и гомосексуалисты, даже не упоминались в опросниках, а евреи из Польши и Украины и вовсе не входили в сферу достойных сопереживания.

На ресурсы государства претендовали различные лобби жертв войны, конкурировавшие прежде всего друг с другом, а не с жертвами нацистов. Например, лишившиеся крова эвакуанты считали, что беженцы с востока получают слишком много денег и внимания. Беженцы, в свою очередь, боролись за те же немногочисленные квартиры, рабочие места и льготы, что и возвратившиеся на родину военнопленные. Крошки со стола, которые доставались немногим выжившим евреям, были чем-то второстепенным. Только в 1952 году, с подписанием соглашения между Германией, Израилем и Конференцией по материальным претензиям евреев, компенсации еврейским жертвам стали важным делом. В Западной Германии было более 4 миллионов признанных “жертв войны”, которым полагались особые льготы и пенсии. В их число входили 1,5 миллиона инвалидов войны и 2,5 миллиона вдов, вдовцов и сирот31. Помимо этого, было еще 12 миллионов беженцев и более 20 миллионов лишившихся крова при бомбежках. Основная драма на тему того, кто что получит, разворачивалась между этими большими группами. С самого начала немцев не слишком волновали жертвы нацизма, но в процессе эти малые группы подвергались еще большей маргинализации.

Через немецкое общество прошли две большие трещины. Одна разделяла тех, кто лишился крова, и тех, кто его не лишился. Другая – тех, кто потерял здоровье или любимых, и тех, кто их не потерял.

12 миллионов человек было изгнано из бывших немецких провинций, таких как Восточная и Западная Пруссия, с территорий, аннексированных нацистами, таких как Судетская область, и из других регионов Центральной и Восточной Европы, где немцы жили столетиями; это был беспрецедентный гуманитарный вызов, который мы рассмотрим позднее. Затем были многие миллионы лишившихся крова при бомбежках. Между этими группами существовала напряженность из-за права доступа к квартирам в еще уцелевших домах. Но они были едины в требовании справедливого отношения со стороны других членов немецкого общества