Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

1951 году 1,3 миллиона членов, обращала свои нападки прежде всего на привилегированных пенсионеров Германии. Ее требования простирались от назначения солдатам с травмами мозга тех же пенсий, что и слепым, до повышения пенсий вдовам и сиротам из рабочего класса. Чувство причиненной несправедливости привело к взрыву эмоций на съезде ассоциации в 1949 году. Делегаты жаловались, что в газетах постоянно пишут о том, как много инвалидов подают заявления на какие-то льготы, но что насчет “полицейского генерала нацистских времен, которому земля Гессен платит пенсию в 1100 марок в месяц, или бездетной вдовы высокопоставленного госслужащего, получающей 4800 марок в год?” Похоже, что люди забыли об “этических и моральных правах жертв войны”, говорили они. “Инвалиды пожертвовали своим здоровьем, а их семьи – своими кормильцами… ради того, чтобы другие, остававшиеся дома, могли получать повышенные пенсии. Как смеет кто-либо отказывать жертвам в их праве на пенсию?”40 Инвалиды и их страдающие семьи были не только жертвами войны – они были еще и жертвами привилегированных немцев.

Инвалиды войны, бывшие военнопленные, а также кадровые военные и чиновники, лишившиеся должностей и пенсий благодаря союзникам, использовали один очень простой довод: они служили государству и исполнили свой долг, теперь настала пора государству исполнять свой. Вина и ответственность по отношению к жертвам нацистов была второстепенным сюжетом в этой большой политической истории об ответственности государства перед немцами, которые поддерживали войну и лишились работы во время денацификации.

В июне 1950 года возвращающиеся домой военнопленные получили льготы, а родственники оставшихся в плену – материальную помощь (Unterhaltsbeihilfe). Знаменательным образом закон, предоставлявший окончательную компенсацию жертвам нацистов, изгнанным с госслужбы, был принят год спустя в тот же день – 11 мая 1951 года, – что и знаменитый параграф 131, позволивший бывшим нацистам вернуться на госслужбу41. Официальное признание жертв нацизма было политическим жестом; просто отмахнуться от них было бы неловко. Но основной целью правительства была реинтеграция тех, кто был замешан в их преследовании. Компенсации жертвам нацистов сопровождались компенсациями немецким жертвам войны. Так, например, в 1954 году вышел закон, определяющий условия выплат для немецких военнопленных. Каждому причиталось по одной марке за день работы в советском лагере для военнопленных. Германское государство воспринимало это как “свою ответственность” (eigene Schuld). Как сказала в парламенте либеральный депутат Маргарете Хюттер: “мы все в долгу перед немецкими военнопленными”, и поэтому “мы должны выплатить свою часть долга этим людям”42. Это тоже было Wiedergutmachung. Выжившим в нацистских лагерях платили столько же.

Переопределение памяти

Мемориализация шла в том же направлении: немецких солдат и гражданских вспоминали вместе с жертвами нацизма. 4 ноября 1945 года в девять часов утра Гарри Гольдштейн, один из немногих евреев, выживших в Гамбурге, произнес речь на церемонии, посвященной жертвам нацизма, в городском крематории в Ольсдорфе. Еврейское сообщество, начал он, сократилось настолько, что в нем даже нет раввина. Погибли также миллионы немцев, но, как отметил он, “семьи павших солдат могут по крайней мере утешаться тем, что их любимые погибли, исполняя свой долг по защите родины”. Многим немцам было известно, что немецкие солдаты участвовали в зверствах, и Гольдштейн наверняка знал об этом тоже. Тем не менее он придерживался широкого определения жертв войны, принятого Комитетом бывших политических заключенных. У евреев, продолжал он, нет даже этого утешения. Они были “немыми героями”, которых отправили на смерть безжалостные мучители. Откуда же, спрашивал Гольдштейн, взялась их ненависть? Они были виновны, потому что отвернулись от Бога, и Бог отвернулся от них. Он призвал всех отцов и матерей не допустить, чтобы в следующем поколении могла распространиться подобная ненависть. В заключение он сказал, что склоняется “в глубочайшем уважении перед всеми жертвами национал-социализма”. Он надеется, что их страдания и смерть были не напрасны, но обернутся благословением для “нашей любимой Heimat” и для “всего человечества”. Гольдштейн объединил мертвых в надежде на общее будущее для живых43.

Памятники рождают общность живых и мертвых. Но не менее важно и то, что они могут создать общность выживших. Мемориальная политика Западной и Восточной Германии в обоих этих аспектах радикально различалась. В ГДР помнили не отдельных жертв, а коммунистическое Сопротивление как коллектив. Мемориал 1958 года в Бухенвальде был усыпальницей восемнадцати наций, из которых происходили узники, коммунистического интернационала смерти. Напротив, Западная Германия расширила понятие жертвы до того, чтобы включить в него практически всех немцев, погибших или пострадавших во время войны, за исключением нацистских лидеров. В 1948 году кассельское отделение SPD предложило создать мемориал местным жертвам фашизма, в том числе жертвам бомбардировок, погибшим солдатам и беженцам, равно как и заключенным концлагерей44. Внимание SPD к мертвым солдатам было неудивительно. Среди ее избирателей было множество ветеранов и членов их семей. К тому же половина представителей партии в бундестаге сама побывала на фронте.

Но, поскольку коммеморация включала в себя немецких солдат и гражданских лиц, жертв нацизма все сильнее оттесняли в сторону. В некоторых городах новоиспеченные мэры представляли политзаключенных истинными героями войны, что вызывало гнев местных жителей, подобных отцу нашего пропавшего пилота, в глазах которых именно их сыновья-солдаты нуждались в признании45. Когда Вихерт открывал памятную церемонию в концлагере Дахау в мае 1947 года, перед ним были полторы тысячи бывших узников. Других немцев там не было. В том году провинциальные правительства выделили “жертвам фашизма” (Opfer des Faschismus) собственный день памяти – 14 сентября. Если некоторые немцы и устанавливали мемориальные доски в память о своих соседях-евреях, то прочие многозначительно отсутствовали на памятных мероприятиях, таких как “Totenrede” (надгробная речь) в мюнхенском Театре принца-регента46.

Организации политических жертв также устремлялись в разных направлениях. В 1945 году коммунисты и социал-демократы еще уважительно называли друг друга “товарищами”. Антифашистский VVN устраивал мемориалы в гамбургских доках, мюзик-холлах и спортивных клубах. К 1947 году социал-демократы перестали посещать подобные мероприятия VVN; так же поступили и власти. Когда VVN в 1946–1947 годах открыло выставку “Борьба и жертва”, где демонстрировались орудия пытки из близлежащего концлагеря Нойенгамме, на нее пришли по большей части сами бывшие заключенные-коммунисты. В 1949 году в Гамбурге отмечали День освобождения. Коммунисты требовали по урне для каждой страны, из которой происходили жертвы. Мэр Макс Брауэр, социал-демократ, отказал им и предпочел прах узника Нойенгамме. Память о мертвых почтили на двух альтернативных церемониях: одной, посвященной жертвам из числа местных жителей, руководил Гамбургский сенат; другой, посвященной коммунистам разных стран, – VVN47.

В апреле 1951 года в Баварии провели ежегодный час поминовения жертв нацизма. После постановки “Фиделио” Бетховена в Мюнхенском оперном театре президент