Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

Так шло день за днём, ночь за ночью, неделя за неделей.

Иногда он видел вдалеке крошечные деревни, одиноких пастухов, играющих детей или группы женщин с большими кувшинами и вязанками дров. Однажды жарким утром он издали наблюдал, как длинный караван верблюдов, нагруженных соляными блоками, шёл под предводительством двух величественных фенеки.

Он боролся с искушением убить их.

Время мести ещё не пришло.

Преодоление всех трудностей и выживание всегда будут его самой сладкой местью.

Он охотился, чаще всего с луком, на мелкую дичь: антилоп, газелей, зайцев и множество птиц; опустошал гнёзда, встречавшиеся ему на пути, и редко испытывал нехватку воды.

Он никогда не разжигал огонь.

Огонь был роскошью, которой он не мог себе позволить, и он постепенно смирился с мыслью, что его судьба – есть сырое.

С каждым днём он становился сильнее.

Худой, жилистый, аскетичный, обладающий нечеловеческой выносливостью, он мог бежать всю ночь, не сбиваясь с ритма, словно автомат, которому даже не нужно было посылать приказы ногам, живущим собственной жизнью.

Его зрение и слух обострились до невообразимых пределов, и он часто замирал, наблюдая и слушая, не упуская ни одной детали происходящего вокруг.

Тревога зебр, полёт грифов или пение дроф сообщали ему о событиях в лесу или саванне, и вскоре ему стало достаточно услышать отдалённый рёв, чтобы определить, где бродит семья львов, которых следовало обходить стороной.

Обычно эти львы предпочитали обосновываться на определённой территории и редко покидали её, только если начинала заканчиваться вода или дичь. Благодаря их оседлому образу жизни было относительно несложно держаться подальше от их зоны влияния.

Намного сложнее было избегать пантер и леопардов. Леон Боканегро быстро понял, что, несмотря на зловоние шкур гиен, именно эти коварные хищники станут его главными врагами.

Одиночки и мастера молчания, они не предупреждали о своём присутствии рёвом и не обозначали территорию. Их сила заключалась не в шумной высокомерности льва, а в ловкости и хитрости вечных скитальцев.

Леон Боканегро научился находить следы, которые могли выдать их, и всегда ходил с тяжёлым копьём, опирающимся на плечо, с остриём, направленным назад, чтобы защищать спину от внезапного нападения.

Но тот, кто привёл его к краю бездны, был не рычащий лев, не пятнистый леопард и не могучий слон. Тем, кто почти уничтожил его, стала молодая мамба длиной всего в четверть локтя.

Он даже не видел её.

Он не мог уверенно сказать, что это действительно была змея; возможно, это были ядовитые шипы какого-то неизвестного кустарника, встретившегося ему на пути. Всё, что он запомнил, – это как вдруг упал на землю с криком боли, поглощённым ночью.

Его нога мгновенно посинела, и он почти чувствовал, как яд – чистый огонь в венах – поднимается по бедру, ползёт по боку, парализует руку и практически лишает его контроля над собой, словно ему воткнули нож в затылок.

Он видел свою смерть.

Неспособный пошевелиться, но в какой-то степени сознательный, он ощущал, как яд распространяется по телу, словно захватчик, исследующий самые скрытые каналы, по которым его несло кровообращение.

Наконец сверкнула молния, и его мозг взорвался миллионами огней, но тут же мир погрузился во мрак, а он почувствовал, что летит над синим и прозрачным океаном.

X

Шёл дождь.

Это был густой и пахучий дождь, который извлекал из самых глубин земли старинные ароматы, забытые с тех пор, как последние воды пропитали саванну в те времена, которые уже исчезли из памяти её немногочисленных обитателей.

Застигнутые врасплох животные искали укрытие под низкорослыми акациями или в крошечных лесках, которые обычно захватывали овраги и холмы, а балансируя на самых высоких ветвях, цапли и аисты, промокшие насквозь, наблюдали, как мир, сиявший ещё вчера, теперь, казалось, плачет.

Серый цвет не шёл прерии.

Африканские холмы и равнины становились красивее, когда чёрные грозовые тучи угрожали горизонту, а яростные молнии разрезали небо, чтобы выплеснуть свой гнев на кроны баобабов. Но весь этот шарм исчезал, стоило низким грязным облакам захватить пейзаж, размывая очертания и превращая почву в грязь.

Неподвижный бабуин наблюдал за телом человека.

Это было тело или всё же ловушка?

Задумчивое животное, казалось, задавалось вопросом, как могло случиться, что этот дальний родственник часами лежал на пропитанной водой траве, не шевеля ни одним мускулом, но при этом не источая в воздух характерного зловония разлагающихся тел.

Наконец, движение.

Это был едва заметный нервный тик, почти неощутимый дрожь левой руки. Но это была первая явная примета того, что странный долговязый человек отчаянно цепляется за жизнь. Через мгновение из пересохшего горла раздался хриплый стон, заставляющий думать, что его цель заключалась скорее в том, чтобы воздух смог достичь лёгких, чем в жалобе.

Леон Боканегра провёл долгие часы, прежде чем вспомнил, где он находится и что с ним произошло.

Часы?

Возможно, дни.

Первое, что он увидел, – это длинная собачья морда, обнюхивающая его в поисках запахов, которые могли бы роднить его с её видом.

Люди редко бывали в этих краях.

Редко, и к тому же они не представляли угрозы для бабуинов, чьё мясо вовсе не шло в сравнение со вкусной плотью газелей или сочных бородавочников, которых ловить было куда легче, чем проворных обезьян.

Местным жителям не нравилось заходить на их территорию.

Да и необходимости не было: всё, что они могли бы найти в такой глуши, – это работорговцы, готовые отправить их на другой берег океана или в страшные соляные копи на севере.

Таким образом, худой, белый, почти умирающий человек был редкостным зрелищем. Ещё больше удивления вызвало то, что спустя некоторое время он начал ползти к огромному каштану, возвышавшемуся на холме всего в пятистах метрах от него.

Даже в полуобморочном состоянии Леон Боканегра быстро осознал: если он не укроется в ветвях этого дерева, то умрёт от солнечного удара, как только палящее африканское солнце снова захватит пейзаж.

Там, на открытом пространстве, он оставался во власти солнца и хищников. Как любое раненое животное, он искал защиты в единственном месте, хоть сколько-нибудь безопасном и видимом для него.

Грозное дерево само по себе было исключительным маяком для любого уставшего путника, решившего пересечь эти удалённые земли: ориентиром на пути или суровым стражем, который, казалось, с сотен лет наблюдал за однообразным течением событий.

Его густая крона представляла собой полусферу диаметром более тридцати метров, где, казалось, нашли убежище тысячи птиц всех видов и размеров, сделавших ветви идеальным домом