Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

Леон Боканегра наблюдал за стеной огня, бегущей на запад, и после долгих размышлений пришёл к выводу, что месть может сделать жизнь чуть менее несчастной, но не прибавляет ей счастья.

IX

Он чувствовал себя одиноким.

Болезненно одиноким.

Одиночество стало постоянной частью его жизни уже слишком долгое время, но теперь, когда он удалялся от столба дыма, который растворялся в воздухе, вновь углубляясь в бескрайние просторы озера, которое, казалось, превратилось в его проклятие, к одиночеству добавлялось чувство вины, умножая в тысячу раз мучительное осознание того, что у него не было и, возможно, никогда не будет другой помощи или утешения, кроме того, что он сможет дать себе сам.

В памяти всплыли образы молодых аборигенок, которых он видел купающимися, и он не мог не спросить себя, сколько из них погибло в страшном пожаре, уничтожившем их «дом».

В чем была их вина?

Почему они должны были заплатить своей жизнью за страдания чужака?

Разве было недостаточно наказанием служить развлечением для жестоких и отвратительных существ, чтобы еще и погибнуть в качестве обугленных жертв мести, которая никак их не касалась?

Леон Боканегра никогда не считал убийство фенека преступлением.

Он даже не считал это проступком или мелким нарушением.

Но то, что из-за него горстка «невинных существ обрела такую ужасную смерть, заставляло его испытывать глубокую горечь.

А горечь и одиночество никогда не были хорошими спутниками в пути.

Какого пути?

Часто, в полусне удушливых полудней, он задавался вопросом, зачем вообще решил отправиться в этот абсурдный путь к неизвестной цели, и когда – все чаще – силы его подводили, ему требовались часы, чтобы вернуть веру и решиться снова двинуться на юг.

К морю.

Море!

Как утешительно было мечтать о чистом и синем море, и как больно осознавать, что каждое утро он просыпается, плавая на серо-коричневой мутной воде!

Как много он отдал бы, чтобы снова услышать любимую симфонию: рев волны, яростно ударяющейся о левый борт «Морского Льва», пока холодный ветер поет в вантах!

Ему нужно было поговорить с кем-то.

Он устал слышать, как бормочет длинные бессмысленные фразы или тихо напевает старые песни, которые когда-то казались ему веселыми, а теперь казались трагически глупыми.

Слишком часто, слишком много раз, он был убежден, что на самом деле пустился в неотвратимое путешествие «без возврата к безумию».

Ни Нигера, ни океана не существовало.

Однако в один жаркий рассвет он с изумлением обнаружил, что начал плыть по глубоким водам.

Непонятно как и почему, но за ночь хрупкая и неустойчивая кадея оказалась в месте озера, где ил лежал почти на двадцатиметровой глубине, и на поверхности уже не росли ни тростники, ни папирусы.

Это была имитация моря.

Грязного и унылого моря, над которым дул легкий ветерок, подталкивавший его к бескрайнему пустому горизонту, где уже не кишели рыбы и не гнездились птицы.

Его охватила странная смесь радости и страха: радость от того, что он оставил позади трудный этап своего пути, и страх от осознания, что в центре озера он находился во власти своих врагов и безжалостного солнца, которое могло бы запросто расплавить ему мозг.

Сколько времени прошло с тех пор, как он видел облака?

Существуют ли они еще?

Существовали ли они вообще?

В центре озера Чад – вряд ли.

Он скользнул в воду и с удивлением обнаружил, что может плыть, не касаясь «дна, но тут же испугался, что в этом месте, где рыбы было гораздо меньше, крокодилы могли изменить свои привычки и без колебаний отобедать аппетитной белой ногой.

Однако он пришел к выводу, что риск, связанный с пребыванием на солнцепеке, был неизмеримо выше, чем угроза со стороны всех континентальных рептилий вместе взятых, и поэтому он ограничился тем, что использовал по максимуму редкую тень, которую давала ему кадея, цепляясь за нее, чтобы ветер продолжал его подталкивать.

Ночь он провел на борту, на рассвете различил линию высоких деревьев на берегу, а на закате следующего дня ступил на землю, разбил хрупкое судно, которое так ему помогало, и углубился в чащу.

Он чувствовал себя странно.

И уязвимо.

Он настолько привык к защите тростников и безопасности воды, что теперь, ступая по твердой земле и понимая, что растительность больше не представляла собой непроходимой стены густых зарослей, он ощущал себя почти голым перед лицом «бесчисленных опасностей враждебного мира, о котором ничего не знал.

Джунгли, влажные и горячие, пахли старой книгой.

Ему казалось, что из каждой тени за ним наблюдает хищник, но больше всего его сбивало с толку – и почти пугало – то, что больше не было звезд.

Выросший на море с самого детства, а позже ставший путешественником по пустыне и озеру, где едва росли деревья, он теперь чувствовал, как нависшие кроны деревьев угнетают его, лишая вида тех, кто определял все маршруты его жизни.

Как можно жить без звезд?

Как человек может понять, где находится на земле, если, подняв взгляд, он не видит, где на небе Большая Медведица?

Это было все равно, что внезапно потерять миллиард друзей.

Холодных, далеких и молчаливых, но друзей.

Верных друзей.

Легенды гласили, что каждая одинокая звезда – это душа утонувшего моряка, а каждое созвездие – корабль, потерпевший крушение, который, поднявшись на небеса, оставался там, всегда на одном месте, чтобы указывать маршруты и избегать, чтобы другие моряки постигли столь же трагическую участь.

И говорили легенды, что падающие звезды – это души недавно умерших моряков, которые спешат занять свое место на небосводе, чтобы предотвратить новые бедствия.

Теперь у него не было мертвых моряков, которые могли бы ему помочь.

Хотя, оглядываясь назад, он видел, что они мало помогли ему за последние годы.

Им не сообщили вовремя о приближении шторма, не предотвратили посадку "Морского льва" на мель и не сделали ничего, чтобы помешать гибели множества других хороших моряков.

Их единственная помощь заключалась лишь в том, чтобы напоминать ему о точке планеты, где он находился – настолько далеко от дома, настолько далеко от всего, что вместо того чтобы вдохновить его, они все больше вгоняли его в отчаяние и чувство беспомощности.

Он подсчитал, что его отделяют более тысячи миль от ближайшего берега, если только карты Гвинейского залива, которые ему довелось видеть, хотя бы приблизительно соответствовали истине.

Тысяча миль пешком, да еще без помощи звезд, которые могли бы