Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

Боканегра потратил много времени, ловкости и усилий, вырезая подошву своих сандалий так, чтобы носок имел форму пятки, пятка – носка, левая стопа выглядела как правая, а правая – как левая.

Таким образом, он надеялся, что любой предполагаемый «охотник», который не видел его лично, придет к ошибочному выводу, будто его жертва движется в том направлении, откуда она на самом деле пришла, или пришла оттуда, куда на самом деле направлялась.

Если же понадобится, Леон Боканегра мог просто развернуть сандалии и надеть их в обратную сторону, чтобы на некоторое время создать впечатление, будто он действительно идет к своей цели. Этим он рассчитывал еще больше запутать своих предполагаемых преследователей, которые в конце концов не имели бы ни малейшего представления, в каком направлении двигаться, чтобы поймать его.

«Он идет или возвращается?» – задавались бы вопросом дикари. «Когда он идет, а когда возвращается?»

Ему вспомнилось шуточное описание галисийцев, о которых говорили, что никогда нельзя понять, поднимаются они или спускаются по лестнице, и ему стало весело от мысли, что в каком-то смысле он поступает как галисиец посреди пейзажа, который не имел ничего общего с зелеными лугами или влажными горами.

Его нынешний пейзаж представлял собой не слишком густые джунгли, которые вскоре сменялись однообразными саваннами с высокой травой, усеянными акациями. За ними неожиданно появлялись новые участки леса или даже небольшие участки голой пустыни, до такой степени, что можно было подумать, будто этот забытый пограничный регион не смог «решить», стать ли ему переходной зоной между засушливым севером и пышным югом континента.

Его немногочисленные обитатели, которых он до сих пор встречал, в основном были нагими чернокожими людьми с крайне примитивной внешностью. Однако пару раз он видел группы всадников, которые без спешки передвигались вдоль берега озера, одетые в длинные коричневые накидки, не имеющие ничего общего с белоснежными одеяниями ненавистных фенеков.

Леон Боканегра не мог этого знать, но уже тогда Чад считался не только географическим центром континента, но и переломным пунктом, где встречались белый север – мусульманский и цивилизованный – и черный юг – анимистический и дикий.

Это означало, что он одинаково мог попасть как в руки работорговца, который без раздумий продаст его тому, кто больше заплатит, так и в лапы голодного каннибала или пасть льва, или когти леопарда. Последние, к слову, никогда не позволили бы себя обмануть трюком со следами: почуяв его запах, они пошли бы в правильном направлении, чтобы наброситься на него, не задумываясь о том, как он в этот момент надел свои сандалии.

Тем не менее, одно важное наблюдение он сделал во время внимательного изучения окружения: львы и леопарды ненавидели хромых гиен.

Как он заметил, эти хищники не переносили их присутствия, всегда старались отгонять их угрозами и даже преследовали. Только когда численность гиен возрастала, и становилось ясно, что от них невозможно избавиться, львы и леопарды уходили, ворча и проклиная.

Их запах раздражал хищников.

Этот затхлый запах гнилых внутренностей, разложившейся плоти и старой смерти выводил зверей из себя. Именно эта идея вдохновила его убить трех гиен, содрать с них шкуры и сделать из них узелок, которым он касался веток, камней и кустов. Так, отправляясь в путь, он был уверен, что ни львы, ни леопарды не станут следовать за ним.

Тем не менее, прежде чем сделать хоть один шаг, он тщательно все продумал.

Добравшись до юго-западной границы леса, он спрятался в зарослях и провел большую часть дня, изучая равнину, чтобы запомнить все особенности местности и расстояния между ними, наметив точный маршрут, который позволил бы ему как можно проще достичь холма, поросшего густой растительностью, виднеющегося на горизонте. Именно туда он должен был добраться.

И сделать это до рассвета.

С наступлением вечера он напился, поел и подготовился морально, как спортсмен перед стартом сложной дистанции.

Как только наступила ночь, он взял свои вещи и побежал, придерживаясь заранее заданного ритма и длины шага, точно зная направление и моменты, когда следовало сворачивать в ту или иную сторону.

Через час он резко остановился, опустился на одно колено и прислушался.

Уханье совы или далекий вой шакала его не беспокоили.

Ночная жизнь саванны продолжалась своим чередом, не обращая особого внимания на проходящего двуногого, который пах гиеной и бежал в направлении, противоположном тому, что указывали его следы.

До рассвета оставалось ещё много времени, когда он, тяжело дыша, добрался до вершины холма. Хотя у него было достаточно сил, чтобы преодолеть ещё несколько километров, он ограничился тем, что нашёл укрытие и стал ждать нового дня.

Он никуда не спешил, а там, куда ему временно нужно было добраться, он уже оказался.

Самообладание и железная дисциплина были для него гораздо более эффективным оружием, чем пушки или мушкеты. Он знал, что в нынешних обстоятельствах один неверный шаг может легко стать последним.

Расстояние, которое ему предстояло преодолеть, было столь огромным, что не имело значения, займёт ли это ещё один день, месяц или год.

Главное было дойти. Не важно как, не важно когда.

Океан всегда оставался на своём месте, верный своей встрече. И сколько бы времени ни прошло, он всегда будет там, ожидая возвращения своего самого блудного сына; и самого любимого тоже – того, кто никогда не хотел признать другой дом, «другую родину, кроме бесконечного и глубокого синего, охваченного ветрами».

Море было его домом, и неважно, омывало ли оно берега Бискайского залива, Гвинеи или Мартиники, ведь его запах был одинаковым, его вкус неизменным, а тональность его разных мелодий – единой, когда ветер играл на арфе такелажа, а вода била в барабан обшивки.

Море было старше суши, саванн, пустынь и лесов, и через миллион лет оно всё ещё будет старше, когда от этих саванн, пустынь и лесов не останется даже слабого воспоминания.

Море, несмотря на штормы, оставалось его другом.

И он шёл к объятиям этого друга без тревоги и суеты, твёрдо уверенный в том, что в этот момент он должен быть не морским человеком, а человеком суши, настолько приспособленным к окружающему пейзажу, чтобы казаться частью этого пейзажа: кустарником среди кустов, травяным пучком среди травы, холмиком земли и травы в саванне или дюной среди песков пустыни.

Ни один рассвет не застал его вне надёжного укрытия, ни один луч солнца не поразил его лицо, и ни одна полная луна не видела его проходящим мимо.

Только звёзды знали о его странствиях, когда ему приходилось пересекать открытые пространства, но даже тогда он был лишь неопределённой