Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

был типичным примером: он находился “в нескольких километрах от ближайшей деревни… полностью изолированный, без местного транспорта… с поломанной мебелью”. Преставителя УВКБ ООН поразило “состояние полного уныния” афганцев и эритрейцев, которых она там встретила. За все время пребывания там их лишь однажды посетил священник. Другой связи с внешним миром у них не было. Она выслушивала рассказы об “их страданиях и панике по поводу своего будущего” и беспокоилась об “опасности для их психического здоровья и снижения способности интегрироваться в общество, которого они научились бояться и которому научились не доверять, поскольку оно отвергло их и уничтожило их человеческое достоинство, но в котором они должны оставаться, поскольку им больше некуда идти”. Как она отмечала, ограничения на их свободу передвижения, наряду с обязательными общественными работами, вероятно, являются нарушением как Всеобщей декларации, так и Европейской конвенции о правах человека. Представитель УВКБ ООН отметила, что во Франции и Швейцарии доля иностранцев выше, а число просящих убежища сопоставимо или больше, но там, тем не менее, предлагают языковые курсы и позволяют просителям убежища работать119. Это был резкий отчет. Министр внутренних дел оперативно отреагировал, отменив запланированную встречу с Верховным комиссаром. Последующая проверка УВКБ ООН центров, организованных немецкими властями, была столь же разоблачительной.

Сдерживание оказалось недальновидной политикой как для беженцев, так и для местных жителей. Будучи изолированными и страдая от безделья, беженцы впадали в депрессию или набрасывались друг на друга. Местное население, в свою очередь, было напугано и становилось более враждебным, чем когда-либо, и убежденным в том, что просители убежища ленивы, живут за их счет и представляют опасность для безопасности их женщин. Для интеграции тех, кто после многих лет ожидания наконец получил признание в качестве беженцев, а также для многих, кто получил отказ, но кого “терпели” и не выселяли, это была заранее запрограммированная катастрофа.

Сдерживание сопровождалось основанным на еще больших ограничениях подходом судов. Что считать “политическим” и что называть “преследованием”? В то самое время, когда беженцы со всего мира бежали из мест, где государство прекратило свое существование, Федеральный административный суд ужесточил определение “преследования” как политически мотивированного со стороны организованного государства120. Тамилам, спасавшимся от насилия в Шри-Ланке, было отказано в убежище на том основании, что “условия гражданской войны” не являются “политическим преследованием”. Мусульманам-ахмади, пострадавшим от погрома в Пакистане в 1974 году и опасавшимся репрессий как религиозное меньшинство в случае их возвращения, также было отказано – в данном случае потому, что они предположительно столкнулись только с юридической и экономической дискриминацией. По мнению конституционного эксперта, критерии становились настолько ограничивающими, что “вероятно… даже у евреев, участвовавших в восстании в Варшавском гетто, не было бы шанса получить у нас убежище”121. Потребовалось указание Конституционного суда о том, что религиозная дискриминация может считаться политическим преследованием122.

С 1986 года немецкие суды также игнорировали основания, возникавшие после первоначального бегства, за исключением случаев, когда это являлось продолжением прежней оппозиционной деятельности. Это, опять же, противоречило Женевской конвенции, защищавшей людей, которые могли выехать в качестве экономических мигрантов, но в итоге оказывались в положении беженцев в принимающей стране (“sur place”), например, из-за последующей смены режима на родине. Иногда лица, ищущие убежища, становились политически активными после своего бегства, чтобы предоставить ценные доказательства, которые принимающая страна требовала от беженцев; другие делали это, чтобы создать риск преследования там, где его не было. Какими бы ни были их мотивы, с точки зрения международного права важнейшим критерием было наличие у них “обоснованных опасений преследования” по возвращении. Вместо этого немецкие суды сделали процедуру проверкой на благонадежность.

Курдам и другим лицам, подвергшимся пыткам со стороны турецкого военного режима, было отказано, поскольку пытки были “нормальным” явлением в Турции и следы истязаний не обязательно были связаны с политическими мотивами. Жертвам коммунистических государств такие доказательства не требовались. В вопросах информации о ситуации в стране суды, как правило, полагались на министерство иностранных дел, которое, в свою очередь, принимало за чистую монету то, что его союзник по НАТО говорил о своем уважении к закону и порядку. Вместо того чтобы исходить из интересов отдельного беженца (как требовали и Конституция Германии, и Женевская конвенция), суды рассматривали убежище с точки зрения государства – с трагическими последствиями. В 1983 году, столкнувшись с угрозой депортации, Джемаль Кемаль Алтун, критик турецкого режима, выбросился с шестого этажа Федерального суда в Берлине и разбился насмерть.

В тот год число просивших убежища упало ниже 20 тысяч. Вопрос о том, насколько велика в этом заслуга концентрационных центров, остается спорным; в конце концов, в начале 1980-х годов число беженцев сократилось вдвое во всей Европе. Однако политика предоставления убежища осталась навсегда. Фотографии людей, спасающихся от глобального кризиса, в новостях имели обоюдоострый характер. Они вызывали сочувствие, но также разжигали опасения, что Западная Германия будет “наводнена” иностранцами. Каждая европейская страна убеждала себя, что ее система социального обеспечения сделала ее избранной для угнетенных людей со всего мира. На самом деле большинство беженцев оказались перемещенными лицами в соседних странах Африки и Азии. Однако в руках сенсационных СМИ и политиков-популистов Германия была на грани превращения в современный Ноев ковчег для остального мира.

На карту был поставлен уже не “фиктивный” искатель убежища, а само право на убежище. Когда число беженцев снова начало расти (74 тысячи в 1985 году), лидеры христианских демократов Баварии, Берлина и Баден-Вюртемберга стали рисовать апокалиптические сценарии: страну “наводнят” миллионы людей, если правила предоставления права на убежище не будут изменены. Бывший председатель Конституционного суда предупредил, что необходимо будет принять “миллиард китайцев”, если принудительная политика одного ребенка на семью будет квалифицирована как преследование123. В 1985 году три федеральных земли перешли в наступление: они предложили давать временное убежище (с двумя проверками через два года – каждая для подтверждения того, чтобы необходимые требования все еще выполняются) и распространить определение “явно необоснованных” заявлений на случаи, когда люди бежали от военных конфликтов или общих кризисов. Либералы в коалиции Коля поначалу сопротивлялись, но, когда федеральные выборы 1987 года были уже не за горами, в итоге отказались от своих возражений. Никакого “временного убежища” (Asyl auf Zeit) не будет, но другие положения нашли отражение в новом законе. Растущие антимигрантские настроения затрагивали партийную политику. Министр внутренних дел Гессена от социал-демократов отверг любые изменения в конституционном праве на убежище как “бесчеловечные” и “слепые к истории”. Это не помешало ему и его коллегам в Гамбурге и Северном Рейне-Вестфалии договориться с министрами CDU о том, что поляков, которым было отказано