Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

в убежище или которые не подали заявку на него, следует высылать обратно: если высылают обратно турок, то чем лучше они?124 Обе больших партии лихорадило от принципов послевоенного режима предоставления убежища, который гарантировал эмигрантам из коммунистических стран терпимость к их пребыванию. Только “Зеленые” хотели предоставить убежище беженцам, спасающимся от гуманитарного кризиса.

Распад советского блока вызвал две новые волны мигрантов в Западную Германию. В первой были поляки и югославы – в 1988–1989 годах они составили около 100 тысяч просителей убежища, вдвое больше, чем выходцы из Турции, Ирана и Шри-Ланки. Вторая группа включала людей с немецкими корнями из Советского Союза, Румынии и Польши. В 1988 году 200 тысяч так называемых Aussiedler прибыли в Западную Германию. Два года спустя их число достигнет пика в 400 тысяч человек.

Как этнические немцы они были гражданами и имели автоматическое право остаться. Тем не менее они тоже не смогли избежать ксенофобской реакции, поскольку каждая сторона натравливала своих “хороших” мигрантов на “плохих” мигрантов других. Христианские демократы защищали привилегированный статус Aussiedler, “Зеленые” и SPD оспаривали его. Оскар Лафонтен (SPD), красный “Наполеон Саарский”, который проиграет Колю на выборах 1990 года, осмелился спросить, не должна ли “экзистенциальная потребность чужака” иметь приоритет над тем фактом, что у кого-то “был немецкоязычный предок сколько-то поколений назад”125. Даже среди старых изгнанников сострадание имело пределы. “А зачем вообще нам нужно принимать так много людей?” – спросила шестидесятидвухлетняя женщина, которая сама была изгнана из Силезии в конце Второй мировой войны. По ее мнению, то, что у кого-то был дедушка-немец, не делало их “настоящими” немцами. Сначала они плохо обошлись с немцами, потом забрали их имущество, а теперь приехали в Германию за новой добычей? “Честно говоря, у меня нет какой бы то ни было симпатии к этим людям, и нет вообще никакой, если они настоящие поляки”126. В сознании людей беженец, мигрант и этнический немец слились с “иностранцами”, независимо от юридических и социальных различий127.

Линия разлома, проходящая по всему обществу, становилась все глубже. Примут беженцев или нет, больше не было вопросом жизни и смерти только для них самих и переросло в экзистенциальный кризис для их хозяев, немецкой нации. Для некоторых абсолютное право на убежище оставалось отличительной чертой новой Германии после Гитлера: без него Федеративная Республика теряла моральное право на существование. Для других оно означало национальное самоубийство: государство должно было в первую очередь служить интересам своего народа, а затем уже давать убежище чужакам.

Консервативный мэр идиллического городка Фильсхофен-на-Дунае высказался от имени многих разгневанных местных политиков. Он хотел, чтобы беженцев разделяли по этническому признаку и помещали в лагеря сразу после того, как они пересекли близлежащую границу с Австрией и Чехословакией. Все остальное было “преувеличенным гуманизмом” и ущемляло “интересы немецкого Volk”: “Сегодня мы отдаем просителям убежища велосипеды, а завтра – некоторых из наших дочерей”128. Города запустили новые автобусные маршруты, чтобы немецким детям больше не приходилось ходить мимо центра для беженцев. В деревне Нойройт на окраине Баварского леса жители не позволили просителям убежища добраться до пустой гостиницы, которая должна была стать их временным приютом.

В 200 километрах к западу, в старом баварском городе Аугсбурге, картина была совершенно иной. В октябре 1989 года лютеранская церковь Святого Иоанна собралась предоставить “церковное убежище” семи молодым людям, бежавшим от военного режима в Бангладеш. Их ходатайства о предоставлении убежища были отклонены судами как “явно необоснованные”, и теперь им грозила депортация; министерство иностранных дел сочло ситуацию спокойной, хотя посольство в Дакке сообщало о сотнях смертей в результате ожесточенных столкновений и предостерегало немецких студентов от поездок. Молодых людей связали с церковью через группу партнерства с “третьим миром”. Некоторые члены общины активно участвовали в группах поддержки просителей убежища еще со студенческих времен в конце 1970-х годов, когда организовывали христианско-исламско-индуистские молитвы и протестовали против политики концентрации; в 1986 году была основана национальная головная организация (Pro Asyl).

Это дело получило поддержку всего сообщества. Добровольцы обучали беженцев немецкому языку, а те взамен готовили для них. Четырнадцатилетний школьник почти каждый день проводил в церкви и болтал с членами общины или играл в футбол. Для домохозяйки средних лет и ее мужа, государственного служащего, этот случай изменил их жизнь: “…когда-то мы были аполитичными прихожанами, а теперь превратились в критически мыслящих граждан”. Женщина-плотник вспоминала, как она изо всех сил старалась не смотреть на “темных мужчин” на площади, потому что не знала, как контактировать с чужаками, – знакомство с этими беженцами научило ее видеть отдельного человека в массе. Пенсионеру вспомнились солдатская молодость и плен, а также собственное бессилие тогда. Для него идея о том, что люди бежали в Германию, чтобы забрать ее богатства, была полной чепухой. Изобилие сделало его сограждан слишком материалистичными. Налоговый консультант и его жена считали, что они стали бы “соучастниками”, если бы проигнорировали тяжелое положение семерых из Бангладеш. Страховой агент сказала, что она не могла не принять участие в судьбе этих людей, потому что “их проблемы голода и социальной несправедливости, в конце концов, вызваны нами и несправедливым распределением благ на нашей планете”. “Не только мы нужны чужим, – подчеркнула она, – нам тоже нужны чужие”. Когда они стали друзьями, она научилась быть более терпимой.

Однако 8 тысяч подписей, поддержки епископа и дебатов в баварском собрании оказалось недостаточно, чтобы заставить власти передумать. Поскольку депортация была неизбежна, в августе 1990 года семерка бежала на север, в Нижнюю Саксонию, в церковь в Хильдесхайме; местный пастор прежде жил в Южной Африке и своими глазами наблюдал апартеид. Еще девять месяцев убежища дали им и их сторонникам время, необходимое для признания все-таки их беженцами в Германии, где они продолжают жить129.

Оба немецких общества боролись против того, чтобы жить с “чужими”. Ни одна из стран не считала себя плавильным котлом. Мигранты и беженцы страдали от нападений и проявлений расизма как на западе, так и на востоке. Однако имелись и глубокие различия. Миллионы мигрантов действительно сделали Западную Германию своим домом – в либеральном обществе прекращение найма иностранцев не могло помешать семьям присоединиться к иностранным рабочим, уже находившимся в стране. Дискриминация была широко распространена, но приезжие жили среди местных и преобразовывали районы. Они могли переезжать и менять работу. Мантра о том, что Германия “не является страной иммиграции”, стала подвергаться сомнению теми, кто поддерживает мультикультурализм и ассимиляцию.

В Восточной Германии, напротив, миграция была незначительной, а прибывшие контрактные рабочие и студенты были изолированы, насколько возможно, от