Читать книгу - "Земля ковбоев. Настоящая история Дикого Запада - Кристофер Ноултон"

фронтира» сформулировал 32-летний историк Фредерик Джексон Тёрнер; услышав подобные идеи в изложении Теодора Рузвельта, он написал и произнес в 1893 г. речь, опубликованную впоследствии под названием «Значение фронтира в американской истории». Тёрнер утверждал, что эпоха фронтира закончилась, а вместе с ней закрыта и первая глава американской истории. Более того, именно дух фронтира, а не европейское происхождение лучше всего характеризует Соединенные Штаты — их национальный характер и приверженность демократии. Таким образом, наша страна должна искать свои истинные корни и историческую идентичность на американском Западе, а не за Атлантическим океаном. В последующие десятилетия другие историки защищали, критиковали и оспаривали эту концепцию, но никто не отрицал, что Тёрнер выбрал правильный момент для ее изложения. Историк Морис Фринк в книге «Когда трава была королем» отмечал: «Несомненно, что, когда над временами открытых пастбищ опустился занавес, из вида исчезла сцена, не похожая ни на одну другую в экономической истории. Будут и другие акты, драматические и захватывающие; но никогда не будет ничего подобного этому»[488]. Уолтер Прескотт Уэбб поддержал это мнение, назвав эпоху открытых пастбищ «одним из выдающихся явлений в истории Америки»[489].

Однако с другой точки зрения, разделяемой автором этой книги, события, предшествовавшие 1893 г., говорят не столько о «закрытии фронтира», сколько об экономическом развитии страны и ее рыночной экономики. Благодаря огромным финансовым вложениям и появлению многочисленных «коровьих городков» великий скотоводческий бум стимулировал и ускорил заселение, застройку и индустриализацию огромной открытой территории, положив начало ее крупнейшей отрасли — мясоперерабатывающей. Этот процесс, хотя и разрушительный для окружающей среды, внес огромный вклад в формирование современной Америки. События эры скотоводства знаменуют собой ключевой момент в становлении нации — «приручение» Дикого Запада. Появление трапперов и золотоискателей на диких, нетронутых землях имело незначительные последствия по сравнению с преобразованиями, вызванными строительством железных дорог и скотоводческих ранчо; эти перемены, в свою очередь, привлекали переселенцев. Бывшую Великую американскую пустыню сначала перегородили колючей проволокой, а затем хлынувшие сюда фермеры раздробили на небольшие участки, подобные клеткам шахматной доски. Бумтауны типа Шайенна превращались в настоящие города — тенденция, свойственная большей части страны, которая становилась более заселенной, индустриализированной и городской.

С тех пор одновременно с крупными городами, разбросанными по самым отдаленным территориям страны, росли и небольшие городки. Одни населенные пункты процветали; другие терпели крах; все они играли определенную роль в непрерывном процессе инвестирования, экономического развития, строительства, возведения жилья и экономической экспансии — и в сопутствующей всему этому череде успехов, неудач, банкротств и возрождений. В последующие десятилетия экономическое развитие, в значительной степени обусловленное методами ведения бизнеса, сложившимися во время скотоводческого бума, шло с периодическими подъемами и спадами. Но самое главное значение царства скотоводов заключается в том, что оно сформировало ландшафт нашей страны, который мы видим сегодня, — безумное лоскутное одеяло из участков нетронутой природы, ранчо, ферм, лесных вырубок, земельных участков, пригородов, поселков и городов.

На это указал историк Уильям Кронин: «Единая система „город — деревня“, в которой все мы сейчас живем, настолько широко рассеяна по ландшафту, что мы уже не отождествляем ее с каким-либо отдельным местом… Огромный регион между Аппалачами и Тихим океаном в двадцатом веке оказался разделенным на субрегиональные районы с многочисленными городами и физико-географическими провинциями внутренних областей континента»[490]. К концу эпохи скотоводства Сент-Луис и Чикаго утратили статус «городов-ворот», поскольку граница с так называемым фронтиром исчезла. Никто, как отмечает Кронин, больше не говорит о Великом Западе или, если уж на то пошло, о Великой американской пустыне.

Война в округе Джонсон не просто поставила восклицательный знак в конце эпохи открытых пастбищ. Она также стала предвестником ожесточенных споров, связанных с методами землепользования, которые надолго останутся характерной чертой жизни американского Запада.

Скотоводы отстаивали идею, что земля существует исключительно для эксплуатации, что это неиссякаемый ресурс, который можно использовать вечно, без существенных последствий; однако Большой падёж и невосполнимый ущерб, нанесенный окружающей среде, ее опровергли. Дикие животные исчезали, здоровье пастбищ оказалось под угрозой. Даже если оставить вытравленные пастбища в покое, они уже никогда не восстановятся должным образом; видовое разнообразие растений уменьшается, открывая дорогу таким инвазивным видам[491], как костёр и солянка сорная, более известная как перекати-поле.

Наконец, после многолетних споров под давлением аргументов, выдвинутых такими защитниками природы, как Рузвельт, американцы начали осознавать, что земля, животные, леса — фактически все природные ресурсы американского континента — конечны и разграбление, творимое различными коммерческими организациями, должно быть прекращено. Появилось глубокое понимание того, что можно навсегда потерять первозданную дикую природу — уникальную особенность Америки.

Первой победой только что возникшего природоохранного движения стал принятый в 1891 г. Закон о лесных заповедниках, который ввел новые ограничения на использование природных территорий, имеющих важное значение: шахтеры, скотоводы и фермеры больше не могли их эксплуатировать. Вслед за этим последовало множество сражений: демократы против республиканцев, защитники природы против участников «полынного бунта»{147}, Восток против Запада, идущая с переменным успехом политическая борьба по поводу эффективности и справедливости новых подходов к регулированию и управлению земельными ресурсами. Предприниматели и губернаторы западных штатов регулярно оспаривали односторонние действия федерального правительства, ссылаясь на права штатов и права граждан. Сегодня на Западе США по-прежнему широко распространены подозрительность и недоверие к федеральному правительству и его земельной политике.

Члены «Клуба Буна и Крокетта» много сделали для поддержки зарождающейся природоохранной деятельности. Они боролись за сохранение диких территорий и лесных заповедников; пропагандировали сезонную охоту, которая позволяла животным оставить потомство до своей возможной гибели, и защищали самок и молодняк; выступали за введение охотничьих лицензий[492] и квот на добычу. И все же природоохранная этика клуба была далека от совершенства. Клуб вел учет самых крупных трофеев, тем самым побуждая охотников сосредоточиться на добыче больших животных, а значит, если использовать определение Дарвина, осуществлять «естественный отбор», изымая из дикой природы самых крупных зверей. В результате размах рогов оленей, лосей и толсторогов со временем уменьшился — так же как и размеры самих этих копытных. Трофеями становились самые большие животные, — вместе со своими геномами. Выбивая крупных самцов оленей, охотники оказывали влияние на популяцию: постепенно им стали встречаться в основном более мелкие звери с меньшими рогами[493]. Подобный процесс происходил и с водными видами, в частности с крупной рыбой. Увы, такой подход не отражает существующих в природе взаимоотношений между хищниками и жертвами. Он отбрасывает правила естественного отбора, отсеивающего слабых и больных, и заменяет выживание самых приспособленных выживанием самых мелких[494].

Не стоит и говорить, что многие