Читать книгу - "Земля ковбоев. Настоящая история Дикого Запада - Кристофер Ноултон"

открытых пастбищах и в Техасе оценивалась примерно в 340 млн долларов[354] (16,5 млн голов по 25 долларов), то британские инвестиции в лучшем случае составляли 13 % от общего объема инвестиций в эту отрасль. Их доля не была доминирующей, однако из-за известности небольшого числа ранчо, а также из-за того, что их управляющие и владельцы были на слуху, создавалось впечатление, что их роль более значительна, чем было на самом деле. Кстати, в 1884 г. эти 340 млн долларов составляли лишь 28 % от стоимости всего поголовья крупного рогатого скота в стране; большая часть остальных инвестиций была вложена в откормочные хозяйства Среднего Запада, в молочный скот или в животных на небольших ранчо и фермах, которые никогда не предназначались для продажи на рынке говядины.

В отчете за 1886 г., подготовленном Департаментом внутренних дел США по заказу группы конгрессменов, впервые было продемонстрировано, сколько земли в действительности принадлежит британцам: 21 млн акров[355] (85 000 км2), что немного превышает площадь штата Южная Каролина. (Для сравнения: штат Вайоминг имеет площадь 64,1 млн акров.) Иностранными владельцами крупнейших участков земли[356] были маркиз Твиддэйл (1 750 000 акров), герцог Сазерленд (425 000 акров), лорд Данмор (120 000 акров), граф Данрейвен (60 000 акров) и лорд Хоутон (60 000 акров). Еще миллионы акров находились во владении иностранных синдикатов, но даже в совокупности иностранцы вряд ли представляли серьезную угрозу американскому образу жизни.

Летом того же года, после трех лет законодательных маневров, все шло к тому, что конгресс примет закон об ограничении иностранных инвестиций. Был разработан проект, запрещающий иностранцам и иностранным компаниям, более чем на 20 % принадлежащим лицам, не являющимся гражданами США, приобретать участки на западных территориях, где особенно процветала спекуляция землей. Конгрессмен от Иллинойса Льюис Пейсон обосновал это следующим образом: «В настоящее время мы допускаем сосредоточение огромных частных состояний в руках иностранной аристократии и нетитулованного дворянства»[357]. Палата представителей проголосовала за законопроект, однако сенат отложил его принятие, перенеся окончательное голосование на следующую сессию. Наконец, в феврале 1887 г. конгресс принял Федеральный закон о собственности иностранцев, а 3 марта президент Гровер Кливленд подписал его. Это закон не затрагивал уже существующие иностранные владения, но значительно ограничивал новые иностранные инвестиции в землю[358].

Ситуация была неоднозначной. Британская пресса начала скептически высказываться в отношении ценности инвестиций в торговлю скотом на Западе. В одной из публикаций задавался вопрос: почему, если этот бизнес настолько хорош, американцы так охотно продают свои стада британцам? Газета Edinburgh Courant дошла до того, что назвала американское скотоводство «покером на акционерных принципах»[359]. По общему мнению, американцы запрашивали за свой скот на 20 % выше той цены, по которой они могли продать его на внутреннем рынке, а при подсчете «по бумагам» размер этих стад завышался еще на 25 %[360]. Подобная практика с самого начала ставила британских скотоводов и инвесторов в невыгодное положение. Цена акций скотоводческих компаний резко упала, что сделало невозможным создание новых синдикатов и привлечение дополнительных средств в уже имеющиеся предприятия. Более того, невысокая доходность инвестиций последних лет грозила обернуться откровенными убытками. Фактически в первые месяцы после принятия этого закона британцы потеряли столько денег на своих инвестициях в скотоводство, что уже никогда не представляли серьезной угрозы[361] в качестве землевладельцев или скотоводческих магнатов в Соединенных Штатах.

15. Большой падёж

Каждую осень хозяева увольняли две трети ковбоев, занятых на открытых пастбищах, и те вынуждены были сами заботиться о себе зимой. Впрочем, лучшим из них, таким как Тедди Блю Эбботт, продолжали выплачивать жалованье, чтобы ранчо, сохранив сильный костяк персонала, могло быстро подготовиться и приступить к работе весной.

Ковбою, оставшемуся на зарплате, предлагалось два варианта зимнего проживания. Если ему поручали работать в главной усадьбе ранчо, то вместе с другими работниками его размещали в бараке, который часто называли «конура» или «клоповник». С жилым бараком нередко соединялись столовая и кухня, а в крытом переходе между строениями ковбой мог хранить седло и прочее снаряжение, так что, даже если все заносило снегом, оставалось некоторое пространство для передвижения.

Если же ковбоя отправляли работать в линейный лагерь куда-нибудь на границу ранчо (возможно, на несколько недель подряд), то ему приходилось жить в одиночку в хижине площадью в лучшем случае около 20 м2. Для обогрева этих строений с плохой теплоизоляцией, как правило, использовали печку-толстобрюшку{130} или каменный очаг; не стоит и говорить, что водопровода в таких хибарах не было. Работа заключалась в том, чтобы оберегать скот от различных неприятностей, отгонять волков и постоянно разбивать лед на реке где-нибудь поблизости, чтобы скот мог напиться. Приходилось заготавливать и рубить дрова, кипятить воду, готовить еду, каким-то образом мыть посуду. Необходимо было кормить и поить лошадей, а также чистить их стойла (если они имелись). В самые холодные зимние дни каждый поход в сортир превращался в суровое испытание: существовала реальная опасность обморожения. Ковбой мог целыми неделями не видеть других людей[362]. Если его не радовало собственное общество, он рисковал повредиться рассудком. Крайняя раздражительность из-за одиночества могла угрожать жизни. Тедди Блю писал: «В Техасе рассказывают историю о парне, который всю зиму проторчал один в лагере с лошадьми, а когда люди весной до него добрались, то обнаружили, что он повесил свою шляпу и пальто на пень и стреляет по ним. При этом он твердил: „Я доберусь до этого сукина сына раньше, чем он до меня“»[363].

В центральной усадьбе ковбои собирались у очага в жилом доме и пытались развлечь себя игрой в домино, карточными играми, такими как «питч с торговлей», песнями и историями, которые они уже много раз слышали. Популярными увлечениями были также резьба по дереву и изготовление кнутов. Азартные игры и алкоголь запрещались, как и во время перегонов и сбора скота. По словам Тедди Блю, «заняться было нечем, кроме как разговаривать, а разговоры скоро закончились. За неделю мы рассказали друг другу все, что знали. Я помнил около десятка песен и пел их, пока всех остальных не затошнило. После этого нам нечего было сказать друг другу. Не то чтобы люди затевают ссоры без особых причин, когда вынуждены находиться вместе, но они становятся какими-то угрюмыми и перестают болтать»[364]. Чаще всего для чтения были доступны лишь почтовые каталоги, иллюстрированные журналы и сельскохозяйственные издания. Никто не мог избежать убийственного однообразия мучительно холодных дней, когда не хватало солнечного света и люди находились в основном