Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

Тома в свалке порвал рукав мундира. «Он [Наполеон] сумел выбраться во двор, – вспоминал Лавалетт, – сел на лошадь со ступени лестницы и передал Люсьену просьбу выйти к нему. В этот момент окна зала распахнулись, и члены Совета пятисот указывали на него и кричали: “Долой диктатора!” и “Вне закона!”»{766} Другой очевидец, депутат Теофиль Берлье, рассказывал, что «за его [Наполеона] уходом последовал большой шум, к которому прибавилось несколько выкриков “Вне закона!”, так что его брата Люсьена, появившегося на трибуне, чтобы оправдать его, невозможно было расслышать, и он, уязвленный, снял соответствующее его должности облачение и покинул зал»{767}. Несколько депутатов попытались силой вернуть Люсьена в президентское кресло, чтобы придать собранию правомочность, и потребовали объявить Наполеона вне закона, но гренадеры сумели вывести из Оранжереи и Люсьена{768}.

Впоследствии Монрон, секретарь Талейрана, рассказывал Редереру о «внезапной бледности» Наполеона при требовании к Совету пятисот проголосовать{769}. Впрочем, это заявление сомнительно, поскольку и Талейран и Монрон наблюдали за происходящим на расстоянии, из дворцового павильона{770}. Колло также находился там, имея при себе 10 000 франков наличными на случай провала. Сийес (он был еще ближе к эпицентру событий, хотя и держал наготове карету с шестеркой лошадей) не потерял присутствия духа и заявил, что те, кто объявил Наполеона вне закона, фактически сами изгои. В период террора доводы именно этого рода применяли к защитникам аристократов, и слова Сийеса, несмотря на всю их нелогичность, ободрили заговорщиков{771}.

Говорили, что Наполеон полчаса после изгнания из Оранжереи пребывал в нерешительности. По мнению Лавалетта, этот момент оказался опаснее всего: если бы «внутренние войска возглавил генерал с репутацией» – Ожеро, Журдан или Бернадот – «было бы трудно предугадать, что произошло бы»{772}. Потерял ли Наполеон самообладание 19 брюмера, как утверждают обвиняющие его в трусости и даже в том, что ему стало дурно и его унесли телохранители?{773} Рукоприкладство неприятно, но едва ли его можно сравнить с ранением в бедро или зрелищем смерти собственного адъютанта, убитого ядром.

«Я предпочитаю говорить с солдатами, а не с адвокатами, – на следующий день высказался он о Совете пятисот. – Я не привык к собраниям; возможно, это придет со временем»{774}. Наполеона застигла врасплох бурная реакция депутатов, однако предположения, будто он утратил присутствие духа и переложил все на Люсьена, неверны. Лавалетт рассказывал, что нашел Наполеона «в сильном возбуждении, мечущимся по квартире, в которой не было мебели, кроме двух кресел», говорившим Сийесу: «Теперь видите, что они делают?» – и «стегавшим хлыстом пол», восклицая: «Этому должен быть конец!» Однако это произошло перед речью Наполеона в Совете старейшин в День второй, а не после выступления в Совете пятисот, и, следовательно, это свидетельство разочарования и раздражения, а не растерянности{775}. Некоторое время после побега (изгнания) Наполеона из Оранжереи заговорщики готовили запасной план, к осуществлению которого приступили, когда вышел и Люсьен. Полчаса ушло на ожидание Люсьена, сбор заговорщиков, рассказ об избиении Наполеона депутатами и выработку плана, как привлечь на свою сторону гвардию Законодательного корпуса.

Во время этого опасного затишья Ожеро (он был членом Совета пятисот, но никак не вмешивался в происходящее) вышел к Наполеону в Марсову галерею и, констатируя очевидное, сказал: «Вы в большой беде». Наполеон ответил: «Что же! В Арколе было гораздо хуже»{776}. Впоследствии он вспоминал, что даже пригрозил Ожеро: «Поверьте мне – помалкивайте, если не хотите стать жертвой. Через полчаса увидите, как все обернется»{777}.

Как бы то ни было, Наполеон понимал, что он провалил начало второго этапа переворота и оказался в затруднительном положении. Однако это вряд ли привело к катастрофической утрате им мужества{778}. Более того, обе его реплики указывают на то, что у него имелся план, как переломить ситуацию.

Далее нужно было привлечь на свою сторону более 400 гвардейцев Законодательного корпуса под командованием капитана Жана-Мари Понсара. Это явилось заслугой не только Наполеона, но и чистого комедиантства. Разыгранная сцена (она вполне может быть заранее отрепетированной) поразительно напоминает заявление, сделанное Наполеоном Жану Тийи, французскому консулу в Генуе, перед своим арестом в 1794 году (речь шла об Огюстене Робеспьере): «Если бы он был моим братом и стремился бы к тирании, я заколол бы его своей рукой»{779}. Теперь же, пять лет спустя, Люсьен вскочил на лошадь и объявил гвардейцам, что большинство Совета пятисот терроризирует кучка «бешеных», находящихся на содержании у англичан. Люсьен выхватил шпагу, направил ее в грудь Наполеона и крикнул: «Я клянусь, что поражу в самое сердце собственного брата, если он занесет руку на свободу французов»{780}. Выходка была и лицемерной, и театрально неестественной, однако это сработало. (Это был последний до самого Ватерлоо случай, когда кто-то из братьев Наполеона помогал ему, а не чинил помехи.)

«Капитан! – обратился Наполеон к Понсару (по крайней мере, так запомнил свидетель, записавший свой рассказ много позднее). – Возьмите свою роту и прямо сейчас разгоните это мятежное сборище. Они больше не представители нации, а злодеи, причина всех ее бед». Понсар спросил, что ему делать в случае сопротивления депутатов. «Примените силу, – ответил Наполеон, – даже штыки». – «Этого достаточно, мой генерал»{781}. Солдаты Понсара вместе с генералом Шарлем Леклерком (мужем Полины, сестры Наполеона), Мюратом (помолвленным с Каролиной, другой сестрой Наполеона), Бессьером, майором Гийомом Дюжарденом из 8-й линейной полубригады и другими офицерами, в том числе Лефевром и Мармоном, поносившими крючкотворов и политиканов, якобы подкупленных англичанами, просто выгнали депутатов из Оранжереи, игнорируя их крики «Vive la République» и призывы к закону и конституции{782}.

«Всего полчаса спустя, – вспоминал Берлье, – одна из главных дверей с большим шумом распахнулась, и мы увидели входящих в зал военных, во главе с Мюратом, явившихся с примкнутыми штыками его очистить». Когда появились солдаты, депутаты Жозеф Блен, Луи Тало и Бигонне (и, согласно одному источнику, Журдан) призвали их – безрезультатно – не подчиняться своим офицерам{783}. Опасаясь ареста, многие депутаты сбежали. По легенде, некоторые выпрыгивали из окон первого этажа Оранжереи.

Лавалетт записал, что они «сбрасывали свое одеяние – римские тоги и квадратные шапочки, чтобы легче было скрыться неузнанными»{784}. Гренадеры, по-видимому, сыграли важнейшую роль в антиконституционном перевороте, причем с величайшим спокойствием. Они предпочли подчиниться офицерам, под началом которых многие из них воевали и которых в казармах все знали как героев, вернувшихся из Египта, а не депутатам. И, когда дошло до выбора между подчинением гигантам солдатского ремесла или политикам, сгрудившимся в Оранжерее, он оказался очень легким. На руку заговорщикам сыграло и то, что генерал Пьер де Бернонвиль, бывший военный министр, присутствовал при этом и занял доброжелательную по отношению к ним позицию. В конце месяца Наполеон отправил ему пару пистолетов с надписью: «День Сен-Клу, 19 брюмера VIII года». Такие же достались Лефевру и Бессьеру{785}.

Вечером и ночью Дня второго Люсьен собрал в Оранжерее столько поддержавших переворот депутатов, сколько сумел найти. Источники сообщают разное, но, по-видимому, их насчитывалось около пятидесяти, то есть до 10 % состава палаты{786}. «Директория ликвидируется, – постановили они, – из-за злоупотреблений и преступлений, к которым она неизменно склонялась»{787}. Депутаты назначили временными консулами Сийеса, Дюко и Наполеона (именно в этом порядке), подчеркнув, что первые два – бывшие члены Директории, что придало видимость преемственности, хотя и сомнительную. Подопечные Люсьена из Совета пятисот также распустили обе палаты на четыре месяца (оказалось, что навсегда) и вотировали исключение из своих рядов 61 противника нового режима, главным образом неоякобинцев, хотя в ссылку отправились лишь 20 человек{788}. Временной комиссии (50 членов, по 25 от каждой палаты) поручили подготовить проект новой конституции, который, как все считали, уже написал Сийес.

В самом ли деле в Оранжерее против Наполеона был направлен кинжал, как утверждали заговорщики? Невозможно сказать наверняка (о том, что произошло, сохранилось множество противоречивых, политически ангажированных сообщений), но это