Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

Фуше служили, кроме прочих, торговцы вразнос, мясники, слесари, парикмахеры, постижеры, парфюмеры, буфетчики, бывший камердинер Людовика XVI, одноногий Коллен – бывший якобинец, баронесса Лотербур и содержательница борделя по адресу Пале-Рояль, № 133{735}.

«Однажды он сунет нос в мою постель, – шутил Наполеон о Фуше, – а следом – в мой кошелек»{736}. Наполеон был рад узнать, что Фуше поддерживает переворот. Фуше всегда брал сторону победителей, но на случай провала «мятежников» имел наготове план их ареста{737}. Отношение Наполеона к Фуше до переворота и после него было следующим: «Фуше и только Фуше способен возглавлять министерство полиции. Мы не можем создать таких людей; мы должны подбирать их, когда находим»{738}.

6 ноября палаты Законодательного корпуса дали в честь Наполеона и Моро банкет с подпиской на 700 персон в церкви Сен-Сюльпис (после революции переименованной в Храм Победы), внушительными размерами напоминающей собор и с башнями настолько высокими, что правительство воспользовалось ими для установки вышки телеграфа. Наверное, это место, с почерневшими стенами и акустикой, предназначенной для превращения слов в гулкие заклинания, меньше всего годилось для такого грандиозного мероприятия холодным ноябрьским вечером. Впрочем, оно обладало несомненной величественностью. Здесь собралась большая часть политической элиты Франции – но не Бернадот, который, по словам Барраса, отказался ставить свое имя в подписном листе «до тех пор, пока Бонапарт удовлетворительно не объяснит причины, побудившие его оставить армию». «Не имею желания обедать в обществе разносчика чумы», – заявил Бернадот{739}. Рассказывают, что Наполеон, остерегаясь быть отравленным по указанию Директории, «не ел ничего, кроме яиц» и рано уехал{740}. Свою речь он посвятил в основном необходимости сплочения французов: довольно безопасная тема, к которой в грядущие месяцы он неоднократно вернется.

Множество людей желали устроить прием по случаю его возвращения из Египта, но Наполеон принял едва ли не единственное приглашение: Камбасереса, которого он, по его собственным словам, «глубоко чтил»{741}. Тучный, эксцентричный Камбасерес – гомосексуал, гурман и гедонист – происходил из прославленной династии правоведов из Монпелье. Он голосовал за казнь Людовика XVI, но лишь затем, чтобы приблизить вторжение австрийцев. Камбасерес был одним из немногих юристов, нравившихся Наполеону, и со временем стал его ближайшим, самым доверенным, помимо Дюрока, советчиком. «Камбасерес, искуснейший юрист Франции… рассказывал обо всем с большой приятностью, – вспоминала Лора д’Абрантес, – и придавал своему рассказу обороты новые и очень милые, каких совсем нельзя было ожидать от его пряничного рта»[80]{742}. По словам д’Абрантес, «черты его были безобразны… Продолговатое лицо, длинный нос, твердый подбородок и кожа, до такой степени желтая, что нельзя было даже подозревать под нею наличие чего-нибудь красного»[81].

Камбасерес жаждал не власти, а скорее влияния и никогда – внимания публики, и позднее, благодаря своей безусловной верности Наполеону, мог частным образом критиковать его поступки. (Наполеон не был ханжой. Кроме близости к Камбасересу, он сделал открытого гомосексуала Жозефа Фьеве префектом департамента Ньевр, жителей которого глубоко шокировали отношения Фьеве и его спутника жизни [Мишеля-Теодора Леклерка].)

Камбасерес исключительно верно судил о людях и нужных мерах. «Всего двое, Камбасерес и Жозефина, умели усмирять гнев Бонапарта, – вспоминал министр. – Первый предпочитал не торопиться и не перечить этому необузданному нраву. Это спровоцировало бы еще больший гнев; вместо этого он позволял Бонапарту сладить со своей яростью; он давал ему время продиктовать самые неправосудные свои эдикты, благоразумно и терпеливо ждал момента, когда приступ гнева наконец утихнет, и доносил до него некоторые свои замечания»{743}. Чувство юмора Камбасереса выходило за рамки «приятности». Однажды во время обеда пришло известие об очередной победе Наполеона, и Жозефина объявила гостям, что французы vaincu, то есть «победили». Камбасерес притворился, что расслышал слова vingt culs («двадцать задниц») и объявил: «Придется выбирать!» Позднее Наполеон пытался было убедить Камбасереса сократить прием снадобий, но рассудил, что это «привычки убежденного холостяка» (vieux garçon), и отступился{744}. Наполеон доверял Камбасересу настолько, что позволял ему управлять Францией во время своих отлучек на войну. Взамен Камбасерес ежедневно сообщал ему всевозможные новости.

План переворота состоял из двух этапов. В первый день (первоначально им определили 16 брюмера – 7 ноября 1799 года, четверг) Наполеон явится на специальное заседание Совета старейшин в Тюильри и объявит верхней палате, что республике угрожают неоякобинцы и заговорщики, оплачиваемые англичанами, поэтому заседание и Совета старейшин и Совета пятисот (нижней палаты) следует провести на следующий день в бывшем дворце Бурбонов в Сен-Клу, в 11 километрах западнее Парижа. Совет старейшин (председатель – Сийес) назначит Наполеона командующим 17-го (Парижского) военного округа. В этот же день директоры Сийес и Дюко подадут в отставку сами, а на Барраса, Гойе и Мулена для достижения аналогичного результата воздействуют угрозами и подкупом, смешанными в правильной пропорции. Итогом станет вакуум власти.

В день второй Наполеон отправится в Сен-Клу и убедит законодателей в том, что ввиду чрезвычайного положения Конституция III года должна быть изменена. Вместо Директории республика получит новое правительство из трех человек – Сийеса, Дюко и Наполеона, названное (как и полагается, с намеком на римлян) консулатом. Позднее пройдут выборы в новые представительные собрания, которые изобретет Сийес, полагавший, что контролирует Совет старейшин. А если Совет пятисот откажется от самороспуска, палату распустит Люсьен Бонапарт, ее недавно избранный президент.

Изъяны замысла были очевидны. Во-первых, из-за того, что переворот был растянут на два дня, заговорщики могли утратить инициативу, которая имела важное значение. С другой стороны, без переноса заседания в Сен-Клу была вероятность, что левые депутаты поднимут на защиту Конституции III года парижские предместья и секции, а бои в центре Парижа не гарантировали успех. Во-вторых, следовало хранить все в тайне, чтобы Баррас, Гойе и Мулен не приняли контрмеры, и подкупить членов Совета старейшин, чтобы они обеспечили положительный итог голосования о переносе заседания.

Первым просчетом заговорщиков стал перенос переворота на двое суток, когда некоторые ключевые члены Совета старейшин («эти дураки», по выражению Наполеона) в последний момент заартачились и их пришлось убеждать заново{745}. «Я оставляю некоторое время на убеждение их в том, что могу обойтись и без них», – оптимистически отметил Наполеон. Он извлек пользу из отсрочки, убедив Журдана не мешать заговорщикам, даже если он их не поддержит. Когда офицерский корпус парижского гарнизона попросил Наполеона о встрече, он предложил им явиться в 6 часов 9 ноября – в новый День первый.

7 ноября Наполеон обедал на улице Цизальпин с Бернадотом и его семейством, а также с Журданом и Моро и пытался успокоить трех генералов. Настроенный глубоко скептически Бернадот (он, пока Наполеон был в Египте, женился на Дезире Клари) наблюдал за переворотом со стороны и сказал Наполеону: «Вы попадете на гильотину», на что тот «холодно» возразил: «Посмотрим»{746}. Моро согласился помочь заговорщикам, в День первый арестовав директоров в Люксембургском дворце. Журдан решил просто не мешать им. (Будучи республиканцем, он до конца не примирился с Наполеоном и остался в итоге единственным из 26 маршалов империи, не получившим титула{747}.)

8 ноября, за день до переворота, Наполеон рассказал о заговоре полковнику Орасу Себастьяни де ла Порта, получившему ранение при Дего и участвовавшему в сражении у Арколе. Тот пообещал, что к утру 9-й драгунский полк будет в распоряжении Наполеона. Тем вечером Бонапарт обедал с Камбасересом в министерстве юстиции и, как рассказывают, был в высшей степени спокоен, напевал любимую революционную песню «Pont-Neuf», которую, по словам друзей и близких, заводил лишь тогда, когда «его душа была покойна, а сердце радовалось»{748}. Конечно, он вполне мог притворяться перед сообщниками и втайне очень тревожился (и в письме Редереру сравнил себя с «роженицей»).

Утро 9 ноября (18 брюмера) 1799 года выдалось пасмурным и холодным. В 6 часов шестьдесят офицеров 17-го военного округа и адъютантов Национальной гвардии собрались во дворе дома на улице Виктуар. Наполеон, в гражданском платье, «ярко обрисовал отчаянное положение республики и попросил их подтвердить приверженность себе