Читать книгу - "Одна маленькая жизнь. В поисках следов - Маттиас Клингенберг"

счастью, путь свободен. Впрочем, не совсем: внезапно член местного краеведческого общества, которого мы «завербовали» для участия в нашей акции, подходит сзади, хлопает меня по плечу и спрашивает отца: «Эт прям он? Который из Тбилиси?» – «Эт прям он», – отвечаю я сухо. И радуюсь, когда мы снова садимся в машину и уезжаем с церковного двора. Интересно, как я вообще собираюсь дожить до конца мероприятия? Невозможно участвовать в организации публичной поминальной службы, не подвергаясь риску встретить каких-нибудь знакомых. Я должен изменить стратегию, действовать агрессивно-позитивно – «проактивно», как это теперь называется, должен сам подходить к людям и отбросить скептицизм, иначе ничего не выйдет. Я решаю действовать именно так. Но ясно одно: как только наступит утро воскресенья, я выйду из группы «Гаденштедтцы», куда несколько недель назад вступил для пиара нашего мероприятия.

Итак, сегодня суббота и 9 мая. «День Победы», как его называют в бывшем Советском Союзе. Раздаётся звонок, и дочь, ещё вчера прилетевшая из Берлина, в предвкушении бежит открывать. Мы рассказали ей, что пригласили на торжественное открытие стелы кузена её бабушки, и она рассчитывает, что в доме появится кто-то интересный.

Связь с ним была полностью разорвана много лет назад: в семье – по крайней мере, в той её части, что жила в деревне – его не особенно любили. Называли «кое-кем получше», завидовали профессиональным успехам в далеком Гамбурге, отзывались откровенно пренебрежительно и вообще избегали любых контактов с ним, его женой и детьми. И вот родители встречают его на дне рождения (семидесятом дне рождения другого кузена моей матери) и после стольких лет решают зарыть топор войны, пригласив на 9 мая на родину, в старый добрый Гаденштедт. Сам кузен, по-видимому, приехал сюда не столько ради «гаденштедтской стелы», сколько для того, чтобы восстановить семейные связи: ему уже к восьмидесяти, а поездка на машине из Гамбурга в деревню заняла не меньше двух часов. Итак, дочь открыла дверь, и на пороге стоял он – высокий, широкоплечий, в твидовом пиджаке, с животом, утянутым ремнём, и с изрядно поношенной кожаной сумкой. Его волосы были такими же белоснежными, как кожа, а любопытные лазурные глаза, прямо смотревшие в такие же голубые глаза моей дочери, на мгновение заставили забыть о почти семидесятилетней разнице в возрасте.

И вот мы приглашаем кузена в гостиную моих родителей. Время обеда, мама накрывает на стол – сыр, колбаса, лосось и всяческая снедь в стеклянных баночках из магазина экопродуктов. Кузен ограничивается поглощением крупнозернистой ганноверской копченой колбасы. Я предлагаю ему кофе, который он после долгой поездки с благодарностью принимает.

Светская беседа, продвижение ощупью по когда-то заминированному полю: «Как твоя жена?», «Чем занимаются дети?», «Куда собираетесь в отпуск этим летом?» Я сижу во главе стола и поначалу просто слушаю. Когда кофе выпит и все плотно поели, наконец-то появляется возможность поговорить наедине. Я начинаю с более или менее нейтральных вопросов о юности, прошедшей здесь, в деревне, и о деде. Кузен родился в Гаденштедте в 1937 году, его мать Эльзе – сестра моей бабушки Тони. Когда дед вернулся с войны, кузену было уже восемь лет. Я спрашиваю, каким был Карл, как к нему относились, нравился ли он ему. Несколько уклончиво кузен рассказывает о родителях Тони: её матери было нелегко, муж не щадил её и обходился с ней очень грубо. Мы смотрим на старую фотографию: перед фахверковым домом, который впоследствии ненадолго станет и моим, в ожидании съёмок выстроилась вся семья. Смотрим и молчим. Кузен замечает, что фотография нетипичная, потому что на ней мать Тони, его бабушка, с непокрытой головой, хотя она всегда носила туго завязанный платок. Она работала сутками, «руки непременно были чем-то заняты». А муж – кузен показывает пальцем на худого сурового человека в центре фотографии – и в самом деле был тираном, в деревне его уважали как ловкого и успешного дельца, но в семейной жизни он был невыносим. Везде и всюду носил на лацкане пиджака значок НСДАП. Я спрашиваю, как он описал бы политические убеждения Карла. Кузен надолго задумывается, его голубые глаза разглядывают яркую картину корейской художницы, висящую напротив, доминанту комнаты. Наконец, он говорит, что Карл, вероятно, не был сторонником нацистов, и тут же добавляет: «Но и социал-демократом он тоже не был». Я вставляю, что, насколько мне известно, после он в основном голосовал за СвДП. «Да, пожалуй, это самое подходящее», – кивает кузен. И тут я задумываюсь, что, собственно, связывает с СвДП его самого, работавшего на партию в Гамбурге в течение многих лет. Судя по выражению лица, от СвДП он не в восторге. Я тоже – в этом вопросе наши взгляды полностью совпадают. И всё-таки я рад, что он не считает Карла нацистом. На мгновение между нами возникает близость, похожая на ту, что была у нас с дедом: старший, перебирающий свои воспоминания, и младший, любопытный и нетерпеливый. Диалог двух поколений, хорошее чувство.

Воодушевлённый почти интимной атмосферой, я наконец решаюсь задать вопрос: «Почему на самом деле отношения между твоей матерью и Карлом были настолько плохими?» Поначалу кузен снова молчит, положив руки на стол и нервно сжимая сцепленные пальцы. «То, что я скажу тебе здесь и сейчас, не должно выйти за пределы комнаты, это должно остаться между нами», – произносит он, понижая голос. Я киваю в знак согласия, прекрасно понимая, что определённо не сумею выполнить это обещание. «Я могу рассказать тебе очень много. Например, что написал мемуары. Книга называется “В дороге”, в ней не хватает нескольких страниц, потому что я всё ещё пребываю среди живых». Когда он говорит это, на его морщинистом лице проскальзывает усмешка. «В книге есть довольно длинная и подробная глава о деревне. В начале я знакомлю читателей с геологией и географией места и его окрестностями. Больше ничего хорошего о Гаденштедте в мемуарах не найти». Глядя ему в глаза, я в нескольких словах описываю собственные малоприятные воспоминания о нашей родной деревне и её жителях. В ответ он кивает и говорит, что испытывал нечто подобное и очень хорошо меня понимает. «К сожалению», – покорно добавляет он после паузы.

«Что касается моего отношения к твоему дедушке… позволь мне рассказать одну маленькую историю. Это было, наверное, в 1942-м. Карл приехал в отпуск с фронта. Перед этим я получил от тёти Тони – его жены и твоей бабушки – маленький кошелёчек, расшитый жемчугом, и очень этому обрадовался, ведь шла война, почти ничего не было. Как только Карл увидел этот кошелёчек, он отобрал его