Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

Строго говоря, голода в Питере тогда не было. На карточки прожить можно было. То был не голод, а недоедание. Судьба как бы тренировала, подготавливала нас к блокаде, к Великому Голоду. Многие питерцы к тогдашним продовольственным неполадкам относились без особого уныния. Продуктовые карточки именовались в ту пору заборными книжками, и в большом ходу был такой куплет:

По ордерам, по ордерам, по ордерам, по ордерам,

По заборным книжкам, по заборным книжкам, —

Здесь и там, здесь и там, здесь и там, здесь и там —

Галстухи, манишки, галстухи, манишки!

А вот чье-то подражание классику на широкую аудиторию рассчитано не было, его всенародно не декламировали:

У лукоморья дуб срубили,

Златую цепь снесли в Торгсин,

Кота в котлеты превратили,

Русалку паспорта лишили,

Сослали лешего в Нарым…

Не при всяком постороннем рассказывали и такой вот анекдот:

– Вы знаете, вышел приказ: ввиду дефицита выкинуть букву «М» из алфавита.

– Но зачем?

– А затем, что с нее начинаются мясо, молоко, масло, маргарин, мука, мармелад, макароны, мануфактура, мыло.

Помню еще один анекдот; его рассказывали только при закрытых дверях и только самым надежным:

– Знаете, в Ленинграде строят новый музей. Там будет три огромных зала.

– А что будет в тех залах?

– В одном – Ленина декреты, в другом – Сталина портреты, а в третьем – наши скелеты.

Очень бодро и многообещающе звучала продовольственная тема с эстрады. На Васильевском острове в садике при клубе имени Яковлева (это на углу Среднего проспекта и Тринадцатой линии) выступала бойкая пара. Он и она, приплясывая, исполняли песенки о борьбе за выполнение пятилетнего плана. Я запомнил такой куплет:

Пятилетку, нашу детку,

Создадим, создадим, —

Лососинки, осетринки

Поедим, поедим!

* * *

В те годы вползло в быт словечко «блат», появились «блатмейстеры», то есть ловкачи, которые по знакомству добывали себе все, чего хотели. А продуктовая сумка была переименована в «авоську» – авось удастся принести в ней домой что-нибудь такое, чего по карточкам не выдают. В то же время началось отмирание некоторых слов. Ушло из устной речи слово «шамовка» – то есть «еда», и производное от него «шамать» – то есть «есть». Забылось слово «буза», а оно было очень емким; быть «бузотером», «бузить» – это означало вести себя не так, как другие, шуметь, не слушаться старших, притворяться дураком, но не быть им на самом деле. Памятно мне и словечко «мурмулька». Оно было не всесоюзное, да, кажется, даже и не общеленинградское, а сугубо василеостровское. От парней васинских такое можно было услышать: «Похряли на набережную – может, там с мурмульками познакомимся». Под этим словом подразумевались отнюдь не проститутки, не потаскушки, не шмары панельные, не курвы бульварные, а просто девушки порядочные, но не отвергающие ухажеров.

Уже шестьдесят лет миновало с той поры, о которой я здесь повествую, а устная речь не стала ни красивее, ни богаче. Газеты, радио, телевидение делают вроде бы нужное дело, повышают уровень людской осведомленности, но они же способствуют усредненности повседневной бытовой речи, обесцвечивают ее, обезличивают. Из нее улетучиваются живые провинциализмы, она становится, если можно так выразиться, все более антифольклорной. Поэтому меня нисколько не тревожат и не шокируют неожаргонные словечки, которыми нынче щеголяют некоторые молодые люди. Я воспринимаю это словотворчество как подсознательный протест против речевой обезлички.

* * *

Группа наша на две трети состояла из ребят, а на одну треть – из девушек, будущих работниц и лаборанток. С каким-то грустно-радостным, щемящим душу ощущением вспоминаю я этих девчат довоенной эпохи. Некоторые из них носили короткие челочки и мужские кепки – такая уж мода тогда была. Одевались очень скромно – и очень аккуратно, чистенько. И всех их объединяла какая-то загадочная гордая скромность, незамутненность душевная и духовная. И все они верили в свое и всеобщее доброе будущее. А жилось им нелегко, все они были из семей небогатых; некоторые приехали в Питер из области, из деревень и жили в общежитии.

Среди девчат нашей группы были и очень миловидные. Когда ребята замечали, что какой-нибудь парень неравнодушен к одной из них, ему давали кличку, используя первый слог ее имени. Так завелись у нас Ань, Нин, Тамар, Зин – всех не помню. Мне очень нравилась одна девушка из нашей группы. Это была – с моей стороны – влюбленность безнадежная, я это понимал и тщательно скрывал ее от всех. А Васе Бугрову, с которым я сдружился с первых дней поступления в ФЗУ, очень хотелось дать мне кличку. Васек стал выпытывать – нет ли у меня какой-нибудь знакомой, к которой я неравнодушен. Я признался, что в доме на Шестой линии, где я живу, есть Наташа. Она иногда приходит к моей двоюродной сестре, и они играют на пианино и поют. Голос у Наташи такой, что прямо за сердце берет. Она очень хорошо исполняет романс «Вот вспыхнуло утро…».

– Ну, утро тут ни при чем, – заявил Вася. – Тут одно ясно: ты в нее по уши втрескался. Значит – ты Нат Пинкертон. А короче – Нат.

Вскоре все в группе стали звать меня Натом. А ведь Вася как в воду глядел. Года не прошло, и я влюбился в Наташу, стал стихи ей посвящать. Потом я и другим посвящал, но первое мое стихотворение о любви было посвящено ей, Наташе.

…Но вернусь в свой фабзавуч, к Васе Бугрову. Отец его был ломовым извозчиком, и Вася очень много знал о лошадях и любил поговорить о них. От него я и узнал, что извозчичьи кони в Ленинграде живут куда дольше, чем в Киеве. А почему? Да потому, что Киев – на холмах, улицы там – то в гору, то под гору, и коням там приходится напрягать свои силы куда больше, чем в нашем городе, который построен на ровном месте. А еще Вася сообщил мне, что в старину, когда в пожарных частях были не автомобили, а лошади, лошадей этих немножко мясом подкармливали; в овес добавляли кусочки рубленой говядины. Для чего? Для силы! А сила нужна для скорости. Ведь для пожарных самое главное – прибыть на пожар как можно быстрее. Вася был убежден в том, что самые умные животные на свете – это отнюдь не собаки, а кони. Но собакам больше свободы дано, так что они могут проявлять свой ум, а коням люди