Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

ребята не за рост, а за твердый характер, за безапелляционность суждений, за гулкий голос. Этому уважению не мешало даже то (а быть может, и помогало?), что был он изрядным выдумщиком. Я слышал, как в столовой он сообщил своим соседям по столу, что вчера ехал с отцом в трамвае рядом с дрессированной гориллой, которую вез куда-то укоротитель зверей. К этому Полтора-Витьки сразу же добавил, что тот укоротитель купил у кондуктора на гориллу не один, а сразу три билета, поэтому ей и разрешено было ехать вместе с людьми… Да, этот Витька парень был интересный. Но меня он крепко подвел.

Пошла вторая неделя (а по-тогдашнему – пятидневка) моей трудовой деятельности. Погода в тот день стояла отличная, и я решил повести свою группу на остров Голодай; это теперь он весь застроен, а в те времена там было где погулять. Построив своих подопечных парами, я вывел их на Шестнадцатую линию, и мы направились в сторону речки Смоленки. Шагали мы не по мостовой, а по панели – так безопаснее. Все шло нормально, я чувствовал себя эдаким вождем, бывалым командиром, которому с уважительной радостью подчиняются его подчиненные. Но Шестнадцатая линия – это особая линия: она ведет к Смоленскому кладбищу. На нем уже более полувека никого не хоронят, но в описываемое мною время оно было действующим, и по этой линии часто двигались похоронные процессии. Усопших провожали тогда без излишней спешки; неторопливо ехал везомый двумя лошадьми белый катафалк с гробом, за ним чинно шагали провожающие…

Невдалеке от Камской улицы наша группа поравнялась с такой процессией. Похороны были богатые, с музыкой. Музыканты шли первыми, сразу же за похоронной колесницей, а за ними – все остальные, человек сорок, не меньше. Музыка была грустная, но в то же время очень громкая и ритмичная. Наверно, эта ритмичность и соблазнила негодника Витьку; схватив за руку своего напарника, он перебежал с ним с панели на мостовую – и оба зашагали в конце процессии. Я и опомниться не успел, как их примеру последовали остальные мальчишки, а потом и девочки. А мне что было делать? Я тоже примкнул к этому шествию. Дети теперь шагали без строя, а я обращался то к тому, то к этой – уговаривал отстать от провожающих, вернуться на тротуар. Громко уговаривать, кричать, заглушая криком музыку, я не смел. Я боялся внести сумятицу в похоронный обряд, оскорбить родственников покойного. Но вот кони со своим печальным грузом, а за ними и люди свернули налево, на Камскую улицу, на тот ее отрезок, который упирается в ворота Православного Смоленского кладбища. В те довоенные годы это было очень оживленное место: здесь стояли торговки с венками, с букетами, с корзинами, полными цветов, с глиняными горшочками; продавались здесь и лопаточки для ухода за могилами. А еще запомнились мне странные цветы древесные: их изготовляли из стружек и окрашены они были в какие-то ядовито-яркие цвета; стоили они очень дешево.

На подходе к кладбищу музыканты наконец умолкли. Мои подчиненные отцепились от процессии, и я повел их на зеленый остров Голодай (он же – остров Декабристов). Поскольку наше шествие в кильватере похоронного мероприятия продолжалось не очень долго, то я оценил его как событие нелепое, но незначительное. Однако по каким-то тайным каналам (может быть, девочки насплетничали?) оно в тот же день стало известно заведующей, и она мягко, но внушительно объяснила мне, что я совершил педагогическую ошибку. Затем она поинтересовалась, почему это я всячески увиливаю от физкультурных занятий, а вместо этого норовлю водить детей по улицам. Я стал доказывать ей, что ходьба – это тоже физкультура, но и сам чувствовал, что слова мои звучат фальшиво. А через два дня она вызвала меня в свой кабинетик для того, чтобы сообщить о том, что у нее на примете есть один опытный инструктор-физкультурник и потому, при всем ее добром отношении ко мне, она не будет опечалена, если я покину свой трудовой пост по собственному желанию. Так навеки оборвалась моя спортивно-педагогическая карьера.

* * *

Через несколько дней я получил расчет в полном смысле этого слова, то есть мне даже зарплату выплатили за те дни, которые я на детплощадке провел. Тут было чем гордиться: мне еще только шестнадцать с половиной лет – а уже зарплата! Однако на душе было муторно: зарплата-то зарплата, а ведь физкультурник из меня – никакой, неспроста меня выгнали…

С днем получения первой в моей жизни официальной зарплаты связано у меня одно странное происшествие. С деньгами в кармане шагал я по Шестнадцатой линии, и вдруг мне захотелось поесть чего-нибудь вкусного. А через улицу, на Семнадцатой линии, маячила вывеска столовой или ресторанчика – теперь точно припомнить не могу. Я направился туда. Пересекая улицу, я увидел, что на булыжнике лежит знакомый предмет. То была небольшая медная печать с круглой деревянной ручкой. На той старинной печати был изображен фамильный герб – два дерева и ручей под ними, а пониже – надпись: «П. И. фон Линдестрем». И деревья, и ручеек, и все буквы были не выпуклыми, а как бы вдавленными в медную поверхность. Печать эта предназначалась для запечатывания писем сургучом или воском. Когда-то она принадлежала моему прапрадеду по материнской линии Петру Ивановичу (Иоганновичу) Линдестрему. Он, в отличие от прочих моих предков, избрал не военную, а медицинскую карьеру и весьма преуспел на этом поприще. Но о нем позже расскажу.

Печать эту мать хранила почему-то в выдвижном ящичке столика, на котором стояла ее швейная машина. Когда я учился в третьем классе, то от одного своего одноклассника заразился его хобби – коллекционированием этикеток от папиросных коробок. С мальчишкой тем я не дружил, нас связывало только это, очень модное тогда увлечение. Однажды он принес мне на дом коробку от папирос «Сальве» украинского производства, а я взамен дал ему другую, какую – не помню. Чтобы отделить этикетку от коробки, нам понадобились ножницы, а они лежали в том же выдвижном ящичке, где и печать. Через несколько дней мать случайно обнаружила исчезновение этой печати. Огорчила ее не столько сама пропажа, сколько то, что повинен в этом был вроде бы я. Но мне-то было ясно, что виноват тут тот шкет-коллекционер. Я его потом не раз уговаривал вернуть похищенное, но он отнекивался, отпирался, отвирался. Так и не вернул…

Годы шли, клубились события. Пропажа была забыта и матерью, и мной. И вдруг – эта находка! Это было так странно, так неожиданно,