Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

что я даже не обрадовался. Удивление было сильнее радости. Где все эти годы таилась эта печать? Через чьи руки она прошла? Почему она очутилась на булыжнике именно сегодня? Быть может, Бог узнал, что меня прогнали с работы, и решил сделать мне утешительный подарок?.. Странная компенсация… Мать, когда я вручил ей эту печать, тоже была скорее озадачена, нежели обрадована.

Биржевой день

Шло лето 1931 года. За спиной у меня было семь классов – первая ступень школы. Надо было выбирать путь в свое будущее. И я, после недолгого раздумья, решил, что вторую ступень, то есть восьмой и девятый классы, кончать мне не нужно, что осенью я пойду учиться в фабзавуч – стану фабзайцем, как тогда в шутку именовали учащихся ФЗУ. Когда я поведал матери об этом своем скоропалительном, но твердом решении, она была весьма огорчена. Чтобы утешить ее, я принялся доказывать ей, что если я даже и окончу с грехом пополам девятилетку, то на экзамене в ВУЗ все равно провалюсь, ведь я очень слаб в математике. Из-за математики этой окаянной меня ни в какой ВУЗ не впустят, даже в самый гуманитарный.

Конечно, дело тут было не только в математике. На мое решение повлиял целый сплав причин. Кроме арифметическо-математически-алгебраического страха, был тайный страх, что меня не примут в ВУЗ из-за моего дворянского происхождения. И притом, честно говоря, я тогда не представлял себе, кем я могу быть. Ну, предположим, благополучно окончу девятый класс – но в какой ВУЗ держать мне экзамен? А ФЗУ – это дело ясное. Я стану рабочим, мастером. Быть рабочим, пролетарием, тогда было почетно, куда почетнее, чем ныне. И почет нисходил не с бюрократических вершин, – нет! Уважением к промышленному труду была пронизана вся тогдашняя действительность. И хоть был я легкомысленным парнем, трепачом изрядным, но романтика технического труда владела в те годы и моей душой. А еще ФЗУ меня тем прельщало, что там я сразу начну получать стипендию – и вроде бы стану человеком самостоятельным.

Как ни странно, но из памяти моей выпали все предварительные хлопоты, связанные с поступлением в фабзавуч. Но помню, что выбор места учебы зависел не от меня, а от Ее Величества Биржи труда, которая находилась на Кронверкском (ныне – имени Максима Горького) проспекте, рядом с Сытным рынком. И никогда не забыть мне того дня (мысленно я именую его Биржевым днем), когда в первом этаже этого массивного здания, в небольшом зальце с огромным окном, подошел я к деревянной, окрашенной в зеленый цвет перегородке. В ней было окошечко, и за ним сидела молодая женщина с родинкой над правым глазом. Она вручила мне зеленоватую бумажку – направление в Учебно-химический комбинат имени Менделеева; такое громкое наименование носил фабзавуч, где мне предстояло учиться.

Я был неприятно удивлен. Я почему-то ожидал, что меня направят туда, где учатся иметь дело с металлом, а тут какая-то химия… Но спорить было бесполезно. К тому же сразу возникла утешительная мысль: химия – наука таинственная, многообещающая. Вот окончу этот фабзавуч, пойду работать на химический завод – и вдруг, в процессе работы, нарвусь на неожиданную великую удачу: открою формулу универсального антигаза. При помощи этого могучего химиката можно будет обезвреживать все ядовитые газы, даже иприт и люизит. Вот где, быть может, ждет меня всемирная слава!.. Напомню читателям, что в том году еще никто не знал, будет ли война, и если будет, то с кем. Но многие были уверены, что ежели она когда-нибудь начнется, то неприятель обязательно пустит в ход отравляющие вещества. На уроках военного дела нас старательно учили пользоваться противогазами и даже маршировать в них. А все взрослые в обязательном порядке осваивали эту науку на производстве, в учреждениях, в вузах, и тренировке уделялось так много внимания, что возникла ехидная поговорка: «Не страшен газ, а страшен противогаз».

Из двери Биржи труда я вышел другим человеком. Вошел туда Вадькой-Косым, вошел, можно сказать, никем – а вышел оттуда Будущим Химиком!.. Впрочем, это я сейчас так пишу о себе тогдашнем, а тогда я ощущал какой-то подъем духа, словами невыразимый. Однако в этот праздник души вторглось будничное опасение: ведь и в ФЗУ надо держать экзамен, а в математике я слабак. А вдруг – завалю?.. Нет, выдержу! Выдержу! Выдержу! – заверил я себя. И на самом деле, когда настал день этого экзамена, я все предметы сдал успешно. Но должен признаться – очень несложным было это испытание; у меня осталось впечатление, что экзаменовали нас только для проформы. Потом ребята говорили, что в том году был большой недобор, принимали всех. И медосмотр прошел для меня вполне благополучно – а я-то опасался, что на мой слабый левый глаз обратят внимание.

Тот Биржевой день впечатался в мою память не только главным для меня событием, но и многими второстепенными впечатлениями. Помню, как с несвойственной мне аккуратностью сложил я врученную мне бумажку, положил ее в карман, а затем чинной походкой вышел из Биржи и зачем-то направился в сторону Госнардома. Из тамошнего сада, с американских гор, доносился негромкий скрип вагончиков, а порой – людские взвизги. Многие девушки, на самом деле вовсе не нервные и не трусливые, считали своим долгом повизжать, когда вагончик мчится под уклон, – иначе и катание не в радость.

Сад Госнардома был тогда очень у питерцев популярен, недаром у Заболоцкого сказано: «Народный дом, курятник радости, / Амбар волшебного житья…» В саду этого курятника радости было много аттракционов, в том числе и очень почитаемые молодежью американские горы. Сидя в открытом вагончике рядом с девушкой (даже с такой, с которой недавно познакомились), вы – в тот момент, когда вагончик круто устремляется вниз, – имели полное моральное право легонько обнять ее, якобы беспокоясь за нее и оберегая от опасности. Горы эти сгорели за несколько лет до войны, но были быстро восстановлены к следующему сезону. А во время войны они снова сгорели, и на этот раз – навсегда. Помню одну осеннюю ночь 1941 года. Я с винтовкой стоял на посту у аэродромного огнесклада, а над Ленинградом все небо было во вспышках: зенитчики отражали воздушный налет. Вскоре стало видно большое зарево. На другой день кто-то из нашей роты сказал, что сгорели американские горы. Тогда это известие прошло как-то мимо моей души – а теперь, на склоне лет, вспоминаю об этой потере с грустью. Сколько доброго веселья подарил когда-то питерцам этот замысловатый аттракцион! Если бы