Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

кондуктор. Он следил, чтобы все пассажиры ехали согласно купленным ими билетам. Над сумкой у него висели три рулончика с билетами разных цветов. Цвета я позабыл, но помню, что если едешь недалеко – платишь семь копеек, если подальше – десять, а проезд по всему маршруту стоил пятиалтынный. Сумма огромная! В переводе на мороженое – три порции! Так что не надо удивляться тому, что нам с Ленькой очень хотелось покататься по Питеру задарма.

На следующий день я с утра набил карманы курточки кусками хлеба и отправился на угол Среднего проспекта и Восьмой линии, где у трамвайной остановки ждал меня мой напарник. Вскоре подошла шестерка. Народу в вагоне в то воскресное утро было немного. Кондуктор покосился на нас – но и только; прогнать не имел права. Ленька громко, но не вполне внятно, проглатывая от смущения окончания некоторых слов, произнес:

– Граждане! Помоги(те) кто сколько мо(жет), кто сколько хо(чет) в пользу беспризорных дефективных де(тей)!

Мы прошли до двери на переднюю площадку – Ленька с кружкой, я – с цветами. Два или три пассажира опустили в кружку по монетке, и я выдал им по цветку. Сошли мы на площади Труда, возле темно-красного Благовещенского собора, который еще высился там в те времена. Здесь я намекнул Леньке, что не стоит призывать к пожертвованиям в пользу дефективных детей. Ведь не все беспризорные – дефективные. Но Ленька возразил мне, что так больше «жалобности», так больше подадут. И не тебе, Косой, толковать об этом, ведь ты – сам из дефективников, это все знают. Спорить с Ленькой было бесполезно, к тому же подошел очередной трамвай. Началось наше катанье по городу. Много где мы в тот день побывали! И на Невском проспекте, и на Шлиссельбургском, и на Охте, и у Детскосельского вокзала, и у Варшавского…

Когда трамвайная езда нам слегка поднадоела, мы сошли у Финляндского вокзала – и решили идти на родной Васильевский остров пешим ходом. Цветов осталось у нас совсем мало, зато кружка приятно потяжелела; тут надо учесть, что мелочь в те годы чеканилась из меди, монеты были крупнее и тяжеловеснее, чем нынче. Мы пересекли Нижегородскую улицу, не спеша прошлись по тишайшей, мощенной деревянными шашками Клинической, с нее свернули на проспект Карла Маркса. В те времена этот участок проспекта не отличался многолюдьем. Не доходя до Боткинской улицы, Ленька замедлил шаг, оглянулся по сторонам и тихо сказал, что неплохо бы нам вытрясти из кружки несколько монеток на пирожки. Мы собираем деньги для детей, но мы ведь и сами почти дети. К тому же ты, Косой, как дефективник, имеешь полное право на пирожок. Оглядевшись, нет ли поблизости дворника, мы вошли в парадную, прислушались, не спускается ли кто по лестнице, – и я подставил ладонь, а Ленька стал трясти кружку, перевернув ее вверх дном. В ней – мы знали, – кроме медных монет, есть и две серебрушки. Они-то, по нашему предположению, как более мелкие по формату, и должны были выпасть.

Однако тряс-тряс Ленька кружку, а из нее ничего не вытряхивалось. И вдруг в подъезд вошел пожилой долговязый дяденька. Он сразу расчухал, в чем тут дело, стал ругать нас, заявил, что сейчас отведет нас в милицию. Но потом, вероятно, понял, что мы от него сумеем убежать, – и тогда он вслух прочел номер, обозначенный на кружке, а затем сказал, что номер этот он запомнил твердо – и все сообщит по инстанции. Ждите, мазурики! Вас скоро вызовут куда следует!

Мы выбежали из подъезда в панике. Попыток вытрясти из кружки ее содержимое больше не предпринимали, в целости и сохранности сдали ее девушке в райсовете – и несколько дней ждали с душевным трепетом, что нас вызовут «куда следует». Но все обошлось благополучно, никуда нас не вызвали. Годы шли, постепенно этот случай вроде бы начисто выветрился из моей головы – будто его и не было. И вдруг, через много лет, он вынырнул из памяти при совершенно иных обстоятельствах.

Летом 1943 года я ехал в трамвае с Петроградской стороны в сторону Финляндской железной дороги, чтобы сесть на поезд, идущий в Токсово, где находилась редакция армейской газеты «Знамя победы», в которой я работал. Когда трамвай съезжал с Сампсониевского моста, начался обстрел. Разрывы слышались откуда-то слева и спереди – примерно со стороны Нижегородской улицы. У Боткинской улицы, где трамвайный путь делает поворот, пересекая проспект Карла Маркса, вагон остановился, не доезжая до остановки. Разрывы приближались. В тогдашних трамваях скамьи для пассажиров были расположены в два ряда вдоль всей длины вагона. В тот день в вагоне было, помнится, не тесно; никто не стоял. Однако обе скамьи были заняты. Люди сидели – один ряд против другого – и молчали. Покидать вагон не имело смысла: как знать – сойдешь с подножки, побежишь прятаться в подворотню, а тут-то тебя и кокнет прямым попаданием. К тому же до ближайшей подворотни не так уж и близко…

В перерывах между разрывами раздражал каждый шорох, каждое движение соседей. Все сидели неподвижно – и вслушивались.

– Теперь ближе кладет, – сказал один из пассажиров.

Все оглянулись, посмотрели на него неприязненно. Казалось, каждый вдумывается во что-то свое, хочет решить для себя какой-то вопрос, от решения которого зависит очень-очень многое. А мне в этом квадрате обстрела судьба заготовила особый сюрприз: из окна вагона была видна стена клиники Виллие, и я сразу вспомнил, что напротив, вернее – чуть наискосок от больничного здания, по другую сторону проспекта стоит тот дом, в подъезде которого мы с Ленькой пытались вытряхнуть из кружки деньги – на пирожки. И все подробности того давнего, казалось бы навек забытого, события возникли в моей памяти с какой-то подавляющей, устрашающей душу точностью. И хоть грех наш был невелик, да его, в сущности-то, и не случилось – ведь свой жульнический план осуществить нам не удалось, – но теперь мне почудилось, что не так-то все просто. Мне пришло в голову, что между этими двумя событиями – обстрелом и делом с кружкой – есть фатальная связь. Под обстрелами и бомбежками я уже бывал, у меня даже контузия была (легкая, без последствий). Я думаю, не найдется человека, который скажет, что под бомбежкой и обстрелом – не страшно (а если скажет так – то соврет). Но рядом со страхом всегда живет надежда, что все обойдется, что судьба и на этот раз помилует, что эти бомбы, эти снаряды посланы наугад, вслепую… А вот здесь, возле клиники Виллие,