Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Фото передового экскаваторщика и победителя всех соцсоревнований красуется на Доске почета. Но штука в том, что Нагаев трудится не ради победы в соцсоревнованиях. Мало занимает его и борьба догматиков с людьми творческого мышления, хотя, увидев, например, явные выгоды идеи Карабаша, Нагаев в числе первых меняет привычный свой экскаватор на бульдозер.

Скрытый помысел лихорадочного и судорожного труда этого честного работяги и неизменного передовика производства, однако, не слава и почет и тем более уж не высшие гражданские побуждения. Нет! Мотив самый житейский и бытовой: деньги. В не очень развитом мозгу Нагаева глубоко засела тайная, хотя и не совсем четко оформленная мысль — накопить побольше деньжат, купить машину, может быть, домик, жениться и затем уже зажить покойно, по-людски, без забот.

Для этого Нагаев всю сознательную жизнь переезжает с одной стройки на другую, выбирает самые изнурительные участки, где можно дороже продать свой труд, больше заработать. Для этого по полторы смены не вылезает из кабины. Холостякует, бережет копейку, даже лишнего стакана вина не позволяет выпить.

Но вот уже Нагаеву сорок лет, а он все не может сказать себе: «баста!» То ли накопленного, по его понятию, недостаточно, то ли подгоняет и жжет ставший второй натурой азарт накопительства?

Чтобы разобраться, надо понять особенности этого характера, написанного в романе психологически выпукло, крупно и сильно. Выходец из самой гущи простонародья, человек этот никогда не жил хорошо. Он малообразован, не развит. Но в глубине души крепко сидит мечта о хорошей жизни — заметим: честной, добытой собственным трудом. И Нагаев, может быть, наивно верит, что, накопив столько, сколько надо (а сколько надо — он, как видно, и сам хорошенько не представляет), он заживет наконец по-настоящему, всласть и в свое удовольствие.

У Нагаева тоже, если угодно, есть своя собственная смутная идея коммунизма. Но только для одного себя, такого, куда посторонним вход воспрещен. Пока же не заложен «фундамент», не достигнут желанный предел, надо работать. «Настоящую жизнь» отложить на потом и довольствоваться ролью и положением вьючного мула, человека-машины.

Да и то сказать: ничего другого он не умеет, ни на что другое не годен. Объяви ему завтра, что обетованная сумма собралась, накопилась, есть, — и жизнь в один миг для него померкнет, ему станет скучно, нечем и незачем жить. Ведь других, что называется, равнопоглощающих интересов у него нет, вкус ко всему прочему растерян (да и терять-то не так уж многое что было!). Ему важно движение к цели, а не сама цель. Одна его страсть — работать и еще раз работать!

А для чего? Ответа нет. Но разве мало мы знаем таких людей, которые непосильной ношей труда прячут от себя бессмыслицу жизни, собственную пустоту, людей с неразвитой, не успевшей наполниться или пустою душой?

Так кто же такой Нагаев: стяжатель или наивный мечтатель? Скорее всего — и то и другое вместе. Перед нами еще один образец российского окуровского мечтательства!

Вчитаемся в текст. Вот, казалось бы, простейший вопрос, ответ на него тотчас бы пролил свет на сущность Нагаева, дал бы ей однозначную оценку. Сколько же сумел он накопить за свою жизнь трудами праведными? Обеспечил ли уже себе свой «индивидуальный коммунизм»? Достанет ли собранного, чтобы купить и машину, и дом и затем провести с семьей припеваючи, без трудов и забот, остаток дней?

В соответствии с правдой жизни (в нашем обществе не очень-то наработаешь на годы вперед!) в романе об этом ничего не говорится. Да и сам Нагаев по ходу действия о том ни разу не думает. Нет у него свободной минуты, чтобы, как пушкинскому «скупому рыцарю», созерцать свои сокровища, зарываться руками в золото, то бишь шелестеть страницами сберкнижек. Похоже, что работать ему нравится больше, чем зарабатывать.

В романе Нагаев даже мысленно ни разу не прикидывает, сколько же обрел. Он только неясно грезит о маленьком своем счастье и беспрестанно работает. Самозабвенно трудится во имя будущего, которого не будет.

Такова эта драма. Было много печатных рассуждений о чахотке собственничества и стяжательства, изъевшей, даже «испепелившей душу» этого труженика.

Конечно, стяжательство есть — кто же спорит. Но в том ли волнующая и притягательная сила этого образа?

Мне кажется, что на односторонне обличительные трактовки персонажа, ставшие чуть ли не общим местом при критических разборах романа, немало повлиял сюжетный финал истории с Нагаевым, в котором прозаик предпринимает попытку дать прямой и жесткий ответ на вопрос: кто же виноват в этой судьбе?

Последующие, жизненно объемные и перспективные решения у Ю. Трифонова, как видно, тогда еще не созрели. От затронутой им серьезной коллизии действительности романист, по существу, пытается «отговориться» расхожими средствами поверхностной беллетристики.

Традиционная концепция «панорамного романа», которую Трифонов преодолевает и которой еще следует в «Утолении жажды», требовала предельной твердости оценок: да — да… нет — нет… кто не с нами, тот против нас… коллектив всегда прав… Уступка этой традиции и сделана в финале истории Нагаева.

Финал явно скомкан и построен на сюжетных случайностях. Впопыхах и сгоряча, взвинченный завязавшейся перед тем личной ссорой, Нагаев отказывается ехать на срочные аварийные работы, куда торопится весь механизированный отряд: прорвало перемычку водохранилища.

Он выдвигает неуместное (но в общем-то логичное) требование, чтобы за многодневные сверхурочные работы в особо тяжелых условиях платили по высшей расценке. Он и сам тут же готов признать, что претензия высказана некстати. «Ну, спросил насчет расценки, — уже бьет отбой Нагаев, — имею право. Потому что свой труд ценю. Что особенного? Я от работы сроду не бегал, хоть ночью, хоть когда. Зачем такое дело делать — криком кричать?»

Но сюжетная ситуация сконструирована именно так, что все кругом «криком кричат». В результате от Нагаева в одночасье с презрением отвернулись все товарищи по отряду и даже любимая жена (наконец-то им обретенная, которой, кстати, рискуя собой, он спас жизнь). И безупречный передовик производства, ни в каких антиобщественных деяниях до того не замешанный, заклеймен как куркуль и стяжатель. Отныне его удел — отщепенца и изгоя. Порочные наклонности наказаны. Вина за все сложности в судьбе персонажа взвалена на него самого. Он стяжатель, собственник — он пусть и расхлебывает!

Конечно, в неразвитой и темной душе Нагаева многим правит случай. Какая-то психологическая правда в подоплеке иных слов и поступков тут есть. Но все-таки не настолько, чтобы, как сказано в романе, — если бы не цепь случайностей, «вся жизнь… сложилась бы, наверное, иначе». Наклеенный ярлык не