Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Тем не менее, поскольку основные факты, изложенные в автобиографиях, так или иначе использованы выше, ограничусь несколькими завершающими строками из автобиографии 1955 года, где речь идет о творческой работе после опубликования «Студентов». В почти канцелярской сухости изложения, как мне кажется, уловима авторская неприязнь к самому жанру:

«…В 1952 г. написал в соавторстве с В. Месхетели пьесу „Молодые годы“, поставленную в т-ре им. Ермоловой.

В 1953 г. написал пьесу „Залог успеха“, поставленную в том же театре…

Сейчас заканчиваю повесть о работе изыскателей в пустыне Кара-Кум…»

IV. За разгибанием подковы

В хоре похвал и славословий, обрушившихся на молодого прозаика, были и отрезвляющие голоса.

Редактор журнала «Новый мир» А. Твардовский не преминул заметить автору: «…Сейчас у вас самое ответственное время… Сейчас успех — опасность страшная!.. Испытание успехом — дело нешуточное. У многих темечко не выдержало». И настойчиво советовал: «Да, вы теперь должны поднять новый пласт. Поехать куда-то на стройку, на завод… Только, бог ты мой, не пишите продолжение!.. Нынче модно… Чуть у кого такусенький успех, он сейчас на этом плацдарме окапывается… А надо дальше идти…» (очерк «Записки соседа», 1973).

Сдержан и строг был Федин. Трифонов вспоминает, как тот помогал ему преодолевать заблуждение, будто он «уже крупный писатель»: «Дискуссии, конференции, статьи в газетах, переводы на иностранные языки, и среди этого шума и треска — холодноватый голос Федина. Он сказал о „Студентах“ лишь одну фразу: „Трифонов написал хорошо, но мог бы написать лучше“… Меня, оглушенного треском, тогда это, признаться, удивило.

Зачем же о „лауреатской“ книге говорить: „Зал был наполовину пуст“? Но прошло очень недолгое время, и я понял, что Федин был прав. И стал понемногу стараться „написать лучше“».

Возможно, талант и состоит в недовольстве собой и умении усваивать неприятные истины. Ведь иного пути для саморазвития и роста художника нет.

Во всяком случае внешние приметы литературного признания, бытовое и материальное благополучие принесли Трифонову успокоение ненадолго.

Следуя совету А. Твардовского, прозаик начинает серию поездок по «стройкам коммунизма», как их тогда называли, — крупнейшим объектам страны, заложенным по «плану великого преобразования природы». В 1951 году он наблюдает панораму работ по подготовке к будущему перекрытию Волги и созданию энергетического гиганта на Куйбышевгидрострое, печатая очерки в молодежном журнале «Смена». Весной 1952 года направляется в длительную командировку в Каракумы, где среди сыпучих песков намечается трасса Главного Туркменского канала, призванного преобразить древнюю пустыню.

Объект выбран — прозаик уже имеет в виду написать новую книгу (из этого замысла вырос в конце концов роман «Утоление жажды», 1963). Упорства и настойчивости ему не занимать. Семь или восемь раз, год за годом, Трифонов приезжает в Туркмению, живет там месяцами, под палящим солнцем, в палаточных городках и деревянных вагончиках, под лязг экскаваторов и завывание машин, среди изыскателей и рабочих «на самом переднем крае». Но результат оказывается не тем, на который он надеялся.

Он публикует рассказы, очерки, издает сборник «Под солнцем» (1959). Но замысел главной книги, как песок при рытье колодца в пустыне, сыплется, рушится, ускользает. Роман не получается.

И дело не только в том, что после 1953 года уже не в моде сталинская гигантомания: законсервировано, признано нерентабельным строительство Главного Туркменского канала. Ведь без воды и каналов в пустыне все равно не обойтись. И довольно скоро от той же Амударьи на сотни километров потянулась трасса нового, проектно, как тогда считалось, гораздо лучше выверенного и рассчитанного Каракумского канала, на объекты которого теперь выезжал писатель.

Случилось нечто более важное. Переломилось время. А к этому перелому, вроде бы лично для него и его близких столь благодатному и долгожданному, писатель оказался неподготовленным.

Мешали въевшиеся догматы, прочно усвоенные схемы и представления, в которых он был воспитан.

Надлежало раскрепоститься, а он этого не умел. Книга не получалась, как выяснится позже, потому, что для романа он, в сущности, брал задачку с заранее известным ответом. А этому сопротивлялась натура художника.

Было так не только в больших проблемах осмысления места человека в мире, но даже в простейших началах эстетики. Согласно понятий, которые для него сами собой разумелись, «изучать действительность», например, полагалось ехать за тридевять земель. Было это почти единым убеждением, общим поветрием. Так ведь рекомендовал А. Твардовский, и сам он чуть позже поступил так же, написав в поэме «За далью — даль»: «…Я в эту бросился дорогу — я знал, она поможет мне…» Впрочем, для зрелого поэта, может, и нужна была тогда обязательно дорога, а для Трифонова?

С командировочным удостоверением в кармане отправлялись постигать жизнь и «ростки будущего». Тогда как та обычная повседневность, что текла перед глазами, и то, что под ее воздействием творилось в собственной душе, представлялись лишь неким второсортным прибавлением и довеском к той «главной жизни». На удаленных стройках была якобы подлинная действительность, а в магазине, ЖЭКе, сапожной мастерской, дымившем по соседству заводике — только смута чувств и мелочи быта. Где-то в обетованных местах, чуть ли не в садах Семирамиды, произрастало заветное «мичуринское яблоко», которое следовало запечатлевать и увековечивать на полотнах, а вблизи в лучшем случае — яблоневые дички, которых уже с избытком понаписали всякого рода передвижники и другие представители критического реализма. Для искусства новой эпохи тот предмет был уже как будто превзойден, исчерпан и оставлен позади.

Молодому писателю вслед за многими другими казалось, что внутри себя все более или менее ясно — учить надо других. Стоит ли говорить, насколько это было не так — и не оттого ли не затевался роман?

Догматы и каноны, въевшиеся в сознание и поры литературы, отрывали ее от живой реальности, совлекали на обочину псевдобеллетристики и ложной романтики.

Говорят, что самая долгая и трудная дорога — это дорога к самому себе. И эту дорогу Ю. Трифонову надо было пройти. Обрести реалистичность взгляда не только в подробностях и деталях, в отдельных характерах, сюжетных ситуациях, картинах и главах, но в том, что зовется в литературе системой образов, художественными концепциями. А это значит — в понимании себя и окружающей действительности.

И к убеждению, что жизнь неделима, что и в соседней сапожной мастерской, и на великой стройке, и даже за морями-океанами одинаково живут и трудятся люди, подобные тебе самому, и их извечно волновали и волнуют проблемы земного существования, которые лишь формируются и варьируются социальными порядками и бегом времени, — к такому художническому зрению прийти было не просто. И еще трудней — развивать и обеспечивать такой взгляд повседневной практикой собственного