Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Налет подобных архаических воззрений заметен не только в самом принципе построения романа, в его архитектонике, но подчас и в разрешении сюжетных ситуаций. Как мы видели, например, по финалу истории с Нагаевым.

К чести прозаика, надо сказать, что вся корышевская «часть» романа направлена как раз на преодоление тех взглядов на соотношение личности и коллектива, с которыми, судя по всему, много лет назад задумывалось произведение.

Итог духовных исканий Корышева среди прочего таков. Следует прежде всего научиться слушать собственный внутренний «голос». Хотя это, наверное, самое трудное для человека: «Понять себя — что может быть невозможней!» Для этого требуется неослабное напряжение души, ума, воли и всех сил личности. Нужно зоркое любопытство к окружающему, чтобы верно оценивать себя в мире и мир в себе. И нужна неукротимая жизненная активность — чтобы взлеты духа, мечты, радужные фантазии, планы и замыслы не оставались пустой маниловщиной. Короче говоря, нужны активная энергия жизнетворчества, всегдашняя смелость и новизна в мысли, в чувстве и в действии.

«Понять себя, — подытоживает Корышев, — это и значит остановиться (то есть не давать себя нести „потоку“. — Ю. О.), плыть самому против течения. Понять себя — это всегда против течения».

Отвага — быть самим собой! Но только здесь выход из «ненастоящей жизни». Только так человек может стать не рабом обстоятельств, а хозяином своей судьбы, ощутит уверенность в большом и малом. Станет не безмысленным «винтиком» в общественном механизме, не бездумным поглотителем жизненных благ, а сознательным и свободным участником коллективного труда, вносящим свой вклад в общее дело.

С таким чувством и завершает свой дневник журналист Корышев, исписывая «каждый день по пятнадцать — двадцать страниц».

В дневнике Корышева впервые найдены два слова, которые станут ключевыми для всего дальнейшего творчества художника: «поток» и «барахтаться». Позволю себе кратенькое отступление.

В 30-е годы, во времена детства Ю. Трифонова, очень популярна была маленькая сказочка-притча, которую будущий писатель, конечно, знал, — «о двух лягушках». Однажды, прыгая в погребе, обе они случайно попали в крынки со сметаной. Бились изо всех сил, пытались вылезти, но тщетно. «Ой, больше не могу!.. Все равно бесполезно… Зачем зря мучиться? — сказала одна лягушка. — Бросаю барахтаться!.. Иду на дно!..» И, захлебнувшись, утонула. Другая продолжала бесполезно и напрасно бороться. И вдруг ощутила под собой что-то твердое. Опершись на этот твердое, она выпрыгнула из крынки. Это был сбитый лягушкой комок масла…

Не берусь утверждать, что слово «барахтаться» непременно пришло из этой сказочки-притчи, но слово это глубинное. В нем выражена основа миропонимания, усвоенная с детства. Течение дней, поток истории, в который вступает человек, всесокрушающ, стихиен. Трифонов любил повторять строки поэта: «Меня снесет пылинкой с зеркала». Человеку не дано предугадать последствия всех своих поступков. Но он должен напрягаться, действовать, «барахтаться» изо всех сил, так, как ему подсказывают его совесть и разум. Только в этом его единственная надежда на спасение, способ принести пользу обществу, а возможно, кто знает, и оказать ему большую услугу… Надо «барахтаться»!

…Конечно, разобраться во многом — стремится показать романист — Корышеву помог новый дух времени, знакомство с жизнью огромной стройки, встречи с такими думающими и интересными людьми, как Ермасов, Карабаш, все, что он там увидел и испытал… Но прежде всего он помог себе сам.

И, покидая стройку, наблюдая из кабины самолета, с высоты пятисот метров, узкий рубец канала в песчаной степи, Корышев испытывает удовлетворение: он может быть здесь или там, но он ощущает себя на верном пути.

С присущей ему обостренной чувствительностью и игрой ассоциаций Корышев воспринимает вместе с тем картину пустыни внизу и более широко — как «старость земли», с которой человечество должно вести неумолимую войну.

Промелькнул блеснувший под солнцем, «как тонкий стальной рельс», канал, и затем потянулись неоглядные барханные пески. От однообразия картины Корышев переносится мыслью через тысячелетия: пустыня «…раскачивала внизу свое пупырчатое серо-желтое тело. Я увидел бескрайнюю песчаную голь, старость земли, ее мертвенный облик через тысячи лет, когда мы сами, и наши предки, и все, что жило на земле и еще будет жить, превратится в этот легкий, крошащийся на ветру серо-желтый песок. Миллиарды миллиардов песчинок покроют материки, поглотят леса, города, атомные заводы, зальют собою весь наш маленький земной шар, и в каждой из этих песчинок будет заключена чья-то угасшая жизнь. Так будет, если человек сдрейфит. Если не хватит сил победить пустыню».

На этой строгой и требовательной ноте, по существу, заканчивается книга.

Если в «производственной» фабуле романа все-таки многие персонажи написаны в стиле однолинейной очерковости, то Корышев и его ближайшее окружение — это живые, полнокровные люди, получившие как бы независимое от автора существование.

К сожалению, как не раз случалось с творчеством Трифонова, критика долго еще продолжала ставить в заслугу автору то, что было для него лишь «формулой перехода», и порицать явные художественные новооткрытия писателя. Эта инерция нашла отражение даже в капитальном академическом труде, где, расточая похвалы схематическим персонажам в производственных линиях сюжета за обозначаемые ими передовые общественные тенденции, авторы выражают сожаление, что «образ Корышева, занявший центральное место в романе, все же оказался менее значительным, чем ожидаешь»[5].

Игнорировалась направленность уже заявленной внутренней эволюции художника. Если употребить меткое выражение Л. Леонова, вновь «критика массировала не те железы»…

Говорю это не ради запоздалой назидательности. А лишь для воссоздания атмосферы времени, чтобы обозначить силу встречного ветра, который приходилось преодолевать прозаику. Тут требовалось самообладание, чтобы не искать легких укрытий и не сбиваться с пути.

Те духовные результаты, которые впервые добыты Ю. Трифоновым в дневнике журналиста Корышева, вылились затем в форме своеобразного эстетического «кредо».

В 1969 году Ю. Трифонов с некоторым декларативным вызовом написал рассказ «Путешествие». Смысл его в том, что ездить больше никуда не нужно, ибо дело «не в километрах». Герой рассказа — литератор — в очередной раз намеревается ехать куда-то за тридевять земель, потому что «остался совершенно без впечатлений». В редакции газеты, куда, он явился за командировкой, ему предлагают разные темы для очерков и самые звучные производственные объекты, где попутно можно познакомиться с «конфликтами, страстями… драмами, в которых раскрывались бы судьбы людей и разные точки зрения на жизнь». Но литератор и сам уже ощущает фальшь ситуации, им самим созданной. Ему вдруг открывается такая, казалось бы, простая истина, которая, однако, дается не всякому. Ее требуется выстрадать: никакие перемещения в пространстве не заменят главного из всех видов путешествий — в глубь человеческой