Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

испанская регулярная армия не представляла серьезной угрозы. Веллингтон действовал далеко от Мадрида, на испано-португальской границе, а большей частью испанских крепостей (кроме Кадиса) владели французы. Если бы Наполеон не отдал приказ о сосредоточении войск у Валенсии или прислал бы подкрепления или сам принял командование, то положение намного улучшилось бы и даже, пожалуй, было бы спасено{2123}.

В 1812 году на Пиренейском полуострове Наполеон располагал всего 290 000 солдат, а к середине 1813 года – всего 224 000 (из-за болезней, дезертирства, сопротивления партизан и английских войск, войны с Россией и фактического отсутствия пополнений). Поскольку ежегодного рекрутского набора во Франции (80 000 человек) едва хватало для восполнения потерь (50 000 в год) в Испании и гарнизонной службы в Центральной Европе, для крупного похода в Россию у Наполеона просто недоставало солдат-французов{2124}. Если бы Наполеон в 1810 или 1811 году прижег «испанскую язву», отдав трон Фердинанду и отойдя к Пиренеям, он избавил бы себя от больших неприятностей в будущем.

17 апреля 1811 года Шампаньи, выступавшего против военных приготовлений, на посту министра иностранных дел сменил Юг-Бернар Маре, впоследствии герцог Бассано, – бюрократ, человек уступчивый и даже раболепный, от которого никаких возражений ждать не приходилось{2125}. Планы Наполеона в отношении России более или менее громко критиковали Камбасерес, Дарю, Дюрок, Лакюэ, Лористон, Коленкур и Шампаньи{2126}. Возможно, они высказывались не так провидчески или внятно, как утверждали позднее, но все же в известной мере воспротивились конфронтации с Россией. Трудность состояла отчасти в том, что многие из людей, к которым прислушивался Наполеон, теперь были недосягаемы: Моро жил в Америке, в изгнании, Люсьен – в Англии. Талейран, Массена и Фуше попали в опалу. Дезе и Ланн погибли. Кроме того, в прошлом Наполеон слишком часто оказывался прав, не следуя чужим советам, и потому привык не обращать внимания не скептиков, даже многочисленных. Войне противился почти весь французский дипломатический корпус, но Наполеон не прислушался и к дипломатам{2127}. Он не собирался идти вглубь России, поэтому в то время война не казалась ему особенно рискованным предприятием. Кроме того, прежде дерзость приносила Наполеону успех.

Коленкура (в середине мая его в должности посла в Санкт-Петербурге сменил Лористон) вызвали в Париж, поскольку Наполеон хотел во время наступающего кризиса воспользоваться его знаниями. В июне 1811 года Коленкур бился пять часов, пытаясь отговорить императора от похода. Коленкур рассказал Наполеону о том, как восхищался Александр отказом испанских партизан от заключения мира, даже когда пала столица, о замечаниях царя касательно суровой русской зимы и его похвальбе: «Я не обнажу шпагу первым, но последним вложу ее в ножны»[228]{2128}. Коленкур сказал, что после Тильзита Александр и его страна радикально переменились, но Наполеон заявил: «Хорошее сражение окажется лучше, чем благие решения моего друга Александра и его укрепления, возведенные на песке!»[229]{2129} В разговоре с Маре 21 июня Наполеон похвалился: «Россия, похоже, испугана, ведь я поднял брошенную перчатку, но ничего еще не решено. Цель России, по-видимому, в том, чтобы добиться уступки двух районов Польши в виде компенсации за герцогство Ольденбургское, на что я не пойду по соображениям чести и потому, что это окончательно уничтожит герцогство [Варшавское]»{2130}.

Под «честью» Наполеон подразумевал собственный престиж, но он явно не понимал, что из-за двух польских районов и пока не существующей целостности Великого герцогства Варшавского собирается рискнуть и честью, и престижем, и даже престолом. Все еще рассчитывая на столкновение по образцу Аустерлица, Фридланда или Ваграма, он полагал, что целенаправленное и точное повторение кампании 1807 года (в большем масштабе) не слишком рискованно. Хотя три чрезвычайных призыва конскриптов в 1812 году дали Наполеону не менее 400 000 новобранцев (всего в 1805–1813 годах были призваны 1,1 млн конскриптов) для похода в Россию, он не учел, что теперь ему будет противостоять очень изменившаяся русская армия (впрочем, сохранившая стойкость, восхитившую его при Пултуске и Голымине). Теперь более половины русских офицеров были опытными ветеранами, а треть офицерского корпуса участвовала в шести и более сражениях. Россия изменилась, но Франция этого не заметила. Наполеон, хотя и не стремился к войне, был совсем не против «поднять перчатку» – русское Положение о нейтральной торговле, – брошенную Александром.

Еще один веский довод против войны появился в июле 1811 года, когда стало ясно, что Нормандию и многие районы юга Франции ждет неурожай (неофициально Наполеон признавал и голод){2131}. Субсидирование хлебопекарной отрасли ради предотвращения беспорядков превратилось, по словам обеспокоенного министра Паскье, в «гигантское бремя для правительства». К 15 сентября цена четырехфунтовой буханки хлеба выросла почти вдвое (до 14 сантимов), и Наполеон «очень не хотел» дальнейшего повышения{2132}. Он возглавил часто собиравшийся продовольственный комитет, который контролировал цены. Тем временем в сельских районах, по выражению Паскье, «тревогу стал сменять ужас».

На хлебных рынках порой вспыхивали яростные потасовки. По сельским районам Нормандии бродили банды голодных попрошаек, а мельницы подвергались разграблению и даже уничтожались. Наступил момент, когда Наполеон распорядился закрыть ворота Парижа, чтобы пресечь вывоз из столицы хлеба. Кроме того, он приказал раздать 4,3 млн порций супа с горохом и ячменем{2133}. В Кан и другие города были посланы солдаты, чтобы пресечь хлебные бунты, и мятежников, в том числе женщин, стали казнить. В итоге сдерживание цен на зерно и хлеб вкупе с частными (по согласованию с префектами) благотворительными инициативами в департаментах, открытием бесплатных столовых, изъятием запасов продовольствия и суровым наказанием бунтовщиков помогли смягчить остроту проблемы{2134}.

Хотя летом 1811 года Лористон и Румянцев продолжали переговоры о компенсации за Ольденбург и смягчение Положения о нейтральной торговле, по обе стороны польской границы шли военные приготовления. 15 августа в Тюильри Наполеон на приеме по случаю дня своего рождения потребовал от посла Александра Куракина объяснений. Он давно уже разговаривал с послами откровенно (с кардиналом Консальви из-за конкордата, с Уитвортом из-за Амьенского мира, с Меттернихом накануне войны 1809 года – и так далее), но ведь послы отчасти и нужны для всестороннего и откровенного обсуждения проблем. Теперь, во время получасовой выволочки, император объявил Куракину, что поддержка Россией Ольденбурга, ее польские и (вероятно) английские интриги, нарушение ею континентальной блокады и ее военные приготовления делают войну вероятной, но Россия, подобно Австрии в 1809 году, окажется в одиночестве, без союзников. Этого можно было бы избежать в случае заключения нового франко-русского союза. Куракин ответил, что у него нет полномочий для такого акта. «Нет полномочий? – вскричал Наполеон. – Так напишите, чтобы вам их прислали»{2135}.

На следующий день Наполеон и Маре проделали большую работу, разобрав вопросы компенсации за Ольденбург, признания Польши, раздела Турции, континентальной блокады, изучив все посвященные этим предметам документы с момента заключения Тильзитского договора. Все это убедило Наполеона, что русские неискренни, и тем вечером он заявил членам Государственного совета, что в 1811 году из-за надвигающейся зимы поход в Россию невозможен, но в 1812 году, уверившись в помощи пруссаков и австрийцев, царя можно будет наказать{2136}. Надежды русских на военный союз с Пруссией и Австрией не оправдались из-за страха Берлина и Вены перед Наполеоном, однако обе страны тайно и устно заверили Александра, что их помощь Франции будет минимальной (по выражению Меттерниха, «символической»), как и действия русских в 1809 году против Австрии.

О серьезности намерений Наполеона можно судить по вновь пробудившейся заботе об обуви солдат. Рапорт Даву Наполеону от 29 ноября (хранится в Национальном архиве) гласит: «В кампанию 1805 года многие солдаты отставали из-за отсутствия обуви; теперь он собирает по шесть пар для каждого солдата»{2137}. Вскоре после этого Наполеон приказал Лакюэ, министру военного снабжения, обеспечить провизией 400-тысячную армию на пятидесятидневный поход. Для этого требовалось 20 млн рационов хлеба и риса, 6000 фургонов для муки, достаточной на два месяца для 200 000 человек, а также 2 млн бушелей овса для лошадей на 50 дней{2138}. Еженедельные рапорты начала 1812 года, хранящиеся в архивах министерства обороны, свидетельствуют об огромной работе. Так, 14 февраля (я выбрал дату почти наугад) французские войска со всего запада империи двинулись на восток, к двадцати германским городам{2139}. О направлении мысли Наполеона можно судить по его распоряжению в декабре 1811 года библиотекарю