Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

военным приготовлениям. 10 января 1811 года Наполеон разделил Великую армию на четыре корпуса. Первые два, под командованием Даву и Удино, стояли на Эльбе, третий во главе с Неем защищал Майнц, Дюссельдорф и Данциг. (Данциг к январю 1812 года превратился в мощную крепость с припасами, достаточными для 400 000 человек и 50 000 лошадей.) К апрелю 1811 года лишь в Штеттине и Кюстрине (совр. Щецин и Костшин) был собран 1 млн рационов{2106}. Наполеон умудрялся держать в уме все, от вещей значительных («Если мне придется воевать с Россией, – сказал он Кларку 3 февраля, – то… для польских повстанцев потребуется 200 000 ружей и штыков») до мелочей: несколько дней спустя он посетовал, что 29 из 100 рекрутов по пути в Рим дезертировали в Брельо (совр. Брей-сюр-Руайа, на французской стороне границы){2107}.

Наполеон не стремился к войне с Россией, как не стремился и к войне с Австрией в 1805 и 1809 годах, но и не шел, чтобы ее избежать, на уступки, которые, по его мнению, могли повредить империи[225]. В конце февраля 1812 года Наполеон в письме Александру, переданном с царским адъютантом полковником Александром Чернышевым, прикомандированным к русскому посольству в Париже, сдержанно и дружелюбно изложил свои претензии, заявил, что не собирался восстанавливать Польское королевство, и выразил убеждение, что разногласия из-за Ольденбурга и русского Положения о нейтральной торговле можно разрешить без войны{2108}. Чернышеву, чрезвычайно удачливому и так и не разоблаченному главе российской шпионской сети в Париже, понадобилось 18 дней на то, чтобы доставить Александру письмо, и еще 21 день на то, чтобы получить необходимые инструкции и вернуться в Париж[226]{2109}. Понятовский к моменту возвращения Чернышева выяснил, что Чарторыйский прощупывает настроения польской знати, и Наполеон привел войска в Германии и Польше в боевую готовность: нападения русских ожидали с середины марта до начала мая.

«Я не могу скрыть от себя, что ваше величество лишили меня своей дружбы, – писал Наполеон Александру. – Мне делают от вашего имени возражения и всякие затруднения насчет Ольденбурга, между тем как я не отказываюсь от вознаграждения, а положение сей земли, которая всегда была центром контрабанды с Англией, налагает на меня непременный долг присоединить ее к моим владениям – для выгод моей империи и успешного окончания предпринятой борьбы… Позвольте сказать вам откровенно: вы забыли пользу, которую принес вам союз, и между тем посмотрите, что произошло с Тильзитского мира. По Тильзитскому договору, вы должны были возвратить Турции Молдавию и Валахию; вместо того ваше величество присоединили сии области к своей империи. Валахия и Молдавия составляют третью часть Европейской Турции. Это огромное приобретение, упирая обширную империю вашего величества на Дунай, совершенно обессиливает Турцию и даже, можно сказать, уничтожает Оттоманскую империю, мою древнейшую союзницу»{2110}.

Далее Наполеон писал, что если бы он желал восстановления Польши, то мог бы сделать это после победы при Фридланде, но сознательно не сделал. Объявив 1 марта новый рекрутский набор, царь ответил ему: «Ни чувства мои, ни политика не изменялись. Я ничего не желаю, кроме сохранения и утверждения нашего союза. Напротив того, не имею ли повода думать, что ваше величество изменились в отношении ко мне?»{2111} Александр упомянул об Ольденбурге и с вызовом закончил: «Если будет война, то она будет по вашему желанию, и, сделав все для ее отвращения, я буду уметь сражаться и дорого продам свое существование»{2112}.

19 марта 1811 года, почти через год после знакомства с Наполеоном, у Марии-Луизы начались роды. Боссе вспоминал, что «весь двор, все высшие сановники собрались в Тюильри и ждали с величайшим нетерпением»{2113}. Сильнее всех волновался Наполеон, который, по словам Лавалетта, был «сильно возбужден и беспрестанно ходил из комнат в опочивальню и обратно»{2114}.

Наполеон, последовав рекомендации Корвизара, пригласил акушера Антуана Дюбуа и уплатил ему огромную сумму в 100 000 франков, однако посоветовал: «Представьте, что принимаете роды не у императрицы, а у мещанки с улицы Сен-Дени»{2115}.

Ребенок, получивший имя Наполеон-Франсуа-Жозеф-Шарль, родился в 8 часов в среду 20 марта 1811 года. Роды оказались трудными, даже опасными. «Хотя от природы я не жалостлив, – признал Наполеон много лет спустя, – меня глубоко тронули ее страдания». Инструмент акушера оставил у новорожденного (которого пришлось «долго растирать») «царапинку на голове»{2116}. «По красноте его лица было заметно, сколь болезненным и трудным был его приход в мир», – отметил Боссе. Наполеон (несмотря на все, что он предпринял ради того, чтобы заполучить наследника) распорядился, чтобы врачи в случае кризиса спасали жизнь императрицы, а не ребенка{2117}. Младенца объявили королем Римским (титул [избранного, но еще не коронованного императора] Священной Римской империи). Бонапартистская пропаганда называла его «орленком» (L’Aiglon).

Второе имя ребенок получил в честь деда, австрийского императора, а четвертое стало еще одним доказательством любви Наполеона к своему отцу, хотя он не слишком восхищался родителем. Поскольку население предупредили, что о рождении девочки возвестит 21, а о рождении мальчика – 101 пушечный выстрел, парижане, услышав двадцать второй выстрел, устроили празднества, которые приобрели такой размах, что префектуре полиции пришлось на несколько дней приостановить уличное движение в центре города{2118}. «Мой сын большой и крепкий, – сообщал Наполеон Жозефине, которой по-прежнему писал ласковые письма. – Надеюсь, что он будет расти здоровым. У него моя грудь, мой рот и мои глаза. Я верю, что он исполнит свое предназначение»{2119}. Наполеон был заботливым отцом. «Император заставлял маленького короля пробовать вино, обмакивая свой палец в стакан и давая ему пососать, – вспоминала Лора д’Абрантес. – Иногда он обмакивал палец в соус и мазал им лицо сына, который хохотал от всего сердца»[227]{2120}. В те времена многие коронованные особы были строги, даже суровы к своим отпрыскам (испанская ветвь Бурбонов и английская Ганноверская династия почти взяли себе за правило ненавидеть детей); но Наполеон обожал сына. Он чрезвычайно гордился его родословной и подчеркивал, что через зятя своей матери тот приходится родней Романовым, через мать – Габсбургам, через супругу дяди – Ганноверской династии, а через двоюродную бабку со стороны матери – Бурбонам. «Мое семейство связано с семьями всех суверенов Европы», – говорил он{2121}. То обстоятельство, что все названные династии стремились его свергнуть, ничуть не портило ему удовольствие.

В начале апреля 1811 года Наполеон попросил короля Вюртемберга выставить (вместе с саксонским, баварским и вестфальским королями) войска для защиты Данцига от английского флота. В письме он с некоторой поэтической обреченностью размышлял о том, что воинственная риторика неминуемо ведет к настоящей конфронтации, и предположил, что русский царь может склониться к войне, желает он этого или нет:

Если Александр желает войны, общественное мнение согласно с его намерениями; если он не желает войны… то в следующем году будет увлечен ею, и война разыграется. Она произойдет вопреки моим убеждениям, вопреки Императору Александру, противно интересам Франции и России. Я этому был уже не раз свидетелем, и личный опыт, вынесенный из прошлого, открывает мне эту будущность. Все это уподобляется оперной сцене, и англичане стоят за машинами… Если я не желаю войны и далек от намерения быть Дон Кихотом Польским, то имею право требовать, чтобы и Россия оставалась верной нашему союзу{2122}.

Наполеон также опасался, что Россия и Турция придут к соглашению: этот исход он должен был предвидеть гораздо раньше и воспрепятствовать.

Другому вопросу – испанским делам – Наполеону следовало уделить гораздо больше внимания. В начале мая 1811 года Веллингтон разбил Массена при Фуэнтес-де-Оньоро, после чего французам пришлось оставить (как оказалось, навсегда) и Португалию. Наполеон заменил Массена Мармоном, который действовал против Веллингтона еще менее успешно, и впредь не доверял «любимому дитяте победы» сколько-нибудь крупный пост. Но, поскольку Массена не имел ни достаточного снабжения, ни подкреплений, в его неудаче главным образом виноват сам Наполеон.

Тем не менее положение французов в Испании в середине 1811 года не было отчаянным. Партизанская война продолжалась, однако