Читать книгу - "Исключительное право Адель Фабер - Юлия Арниева"

— Мсье Этьен, мадам, — он слегка поклонился. — Герцог вернулся и ожидает вас к ужину через полчаса. Он просил передать, что ужин будет подан в большой столовой.

Это было необычно — большая столовая использовалась в основном для приемов гостей, а не для семейных трапез. Я обменялась быстрым взглядом с Этьеном, увидев в его глазах то же удивление, что испытывала сама.

— Как думаешь, в каком он настроении? — тихо спросил Этьен, поднимаясь по мраморной лестнице рядом со мной. Его рука едва касалась перил, словно он считал, что в свои пятнадцать уже слишком взрослый, чтобы держаться за них. — Большая столовая… может, у нас гости?

— Увидим, — я ободряюще сжала его плечо, почувствовав под тонкой тканью сюртука напряженные мышцы. — В любом случае не принимай близко к сердцу, если он будет хмурым. Дела не всегда идут так, как хотелось бы. И это не твоя вина.

Этьен кивнул, но его лицо стало серьезным, почти взрослым, словно он готовился к битве. Я вдруг остро осознала, что этот мальчик, возможно, всю свою короткую жизнь ходил по тонкому льду отцовского настроения, подстраиваясь, скрывая свои истинные интересы, пытаясь соответствовать ожиданиям, которые никогда не мог полностью оправдать.

К моему удивлению, в большой столовой не оказалось гостей — только Себастьян и мадам Мелва, уже занявшие свои места за длинным столом, сервированным лучшим фарфором и хрусталем.

И Себастьян действительно был хмур. Он едва отвечал на вопросы сына, рассеянно ковырял еду на своей тарелке и несколько раз бросал на меня странные, оценивающие взгляды, от которых по спине пробегал холодок. Мадам Мелва безуспешно пыталась поддерживать беседу, расспрашивая Этьена о завтрашних планах, но в итоге сдалась, и мы ужинали в гнетущей тишине, нарушаемой лишь стуком столовых приборов о фарфор да приглушенными шагами лакеев, подающих блюда.

— Этьен, кажется, ты хотел показать бабушке свои зарисовки с практики? — сказала я, когда подали десерт — изысканное парфе с фруктами и взбитыми сливками, чтобы как-то разрядить напряжение, висевшее в воздухе, как грозовая туча.

— О, да! — мальчик оживился, а его плечи, наконец, расслабились. — Я совсем забыл. Они в моей комнате, в папке. Ты будешь удивлена, бабушка, как много видов водорослей существует в северных озерах!

— Тогда самое время, — я ободряюще улыбнулась ему, незаметно бросив взгляд на Себастьяна, который, казалось, ушел глубоко в свои мысли. — Уверена, бабушке будет интересно. Особенно те рисунки с морскими звездами, о которых ты рассказывал за обедом.

Мадам Мелва бросила на меня проницательный взгляд, в котором читалось понимание моего маневра, но не возразила. Она промокнула губы салфеткой и поднялась, расправляя складки своего темно-зеленого платья.

— Что ж, пойдем, дитя мое, — сказала она, протягивая руку внуку. — Покажешь мне своих морских чудовищ. Только не забудь принести лампу поярче — мои глаза уже не те, что прежде.

Вскоре они удалились, оставив нас с Себастьяном наедине в огромной столовой, внезапно ставшей слишком просторной и пустой для двоих. Но муж продолжал молчать, задумчиво вертя в длинных пальцах бокал с рубиновым вином, не глядя на меня.

— Что-то случилось? — наконец спросила я, когда пауза затянулась настолько, что стала почти осязаемой.

— Я встречался со своим поверенным, — медленно произнес он, оторвав взгляд от бокала и пристально на меня посмотрев. — По вопросу прошения о разводе.

— И? — я непроизвольно выпрямила спину, почувствовав, как напрягаются мышцы, готовые к обороне.

— Я думаю отозвать его, — он отставил бокал и подался вперед, опираясь локтями о стол, нарушая все правила этикета, которые сам же так рьяно соблюдал обычно.

— У нас соглашение, — напомнила я, рывком поднимаясь со стула.

— Я передумал, — коротко бросил муж, его тонкие губы сжались в упрямую линию.

— Что ж, как пожелаешь, — я обошла стол, чувствуя, как бурлит внутри гнев, — но жить в этом доме я более не намерена. Мне надоело притворство. Надоели приемы, лживые улыбки и шепот за спиной. Я хочу оказаться как можно дальше от столицы и жить так, как мне хочется.

— Ты говоришь, как сумасшедшая, — он нервно дернулся в кресле, и на мгновение его маска хладнокровия соскользнула, обнажив растерянность. — Женщина твоего положения не может просто уехать и жить как ей вздумается.

— Не может? — я горько усмехнулась, останавливаясь у высокого окна, за которым уже сгустились сумерки. — Или ей не позволяют? Разница существенная, не находишь?

— Чего ты от меня хочешь? — муж резко поднялся, опрокинув бокал с вином, и шагнул ближе. — Я предлагаю тебе вернуться к прежним отношениям. Ради сына, ради положения в обществе. Я даже готов… — он запнулся, словно слова давались ему с трудом, — я готов дать тебе больше свободы. Позволить заниматься благотворительностью или чем там обычно занимаются женщины твоего круга.

Я смотрела на него, а перед глазами проносились образы из памяти Адель — как он игнорировал её на приемах, оставляя одну среди хищных улыбок и оценивающих взглядов; как заставлял надевать открытые платья в холодную погоду, глухой к её робким возражениям; как оставлял наедине с мужчинами, чьи намерения были более чем очевидны. И мои собственные воспоминания — его насмешки, его угрозы, его попытки манипулировать мной.

— Не впутывай сюда Этьена, — резче, чем следовало, ответила я, невольно отступив в сторону, увеличивая расстояние между нами. — Он достаточно взрослый, чтобы понять, что его родители не могут жить вместе. И достаточно умен, чтобы видеть, как ты относился ко мне все эти годы. Как использовал меня. Как обращался словно с красивой куклой, которую можно выставлять напоказ, когда нужно, и запирать в шкаф, когда надоест.

— Ты… — осекся муж, сжав кулаки так, что побелели костяшки. — Я не узнаю тебя. Ты говоришь странные вещи. Непозволительные для женщины твоего круга.

— Может быть, я просто наконец-то говорю то, что думаю, — я скрестила руки на груди, глядя ему прямо в глаза. Мой голос звучал твердо, хотя внутри все дрожало от напряжения. — Без страха, без оглядки на твое мнение или мнение общества. Может быть, та болезнь не только отняла силы, но и дала кое-что взамен — понимание, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на страх и молчание.

Себастьян не ответил, просто смотрел на меня долгим, непонятным взглядом. В его глазах