Читать книгу - "Художник из 50х Том II - Сим Симович"

лежали эскизы будущего шедевра. Эксперименты закончились — теперь предстояла не менее сложная работа по внедрению этих находок в производственный процесс студии.

Гоги сидел в своем кабинете, уставившись в окно на серое московское небо. Пепельница перед ним была полна окурков — он курил уже который час подряд, затягиваясь глубоко и медленно. Дым заполнил комнату густой пеленой, но открывать форточку не хотелось.

На столе лежали нетронутые документы. Смета на следующий месяц, заявки на материалы, письма от актеров. Все это требовало его внимания, решений, подписей. Но руки словно налились свинцом — даже поднять ручку казалось непосильной задачей.

Он затянулся очередной сигаретой, выпустил дым в потолок. Серые клубы медленно поднимались вверх, растворяясь в спертом воздухе. Время тянулось вязко, как патока. Где-то в коридоре слышались шаги, голоса сотрудников, но все это доносилось словно издалека, через толстое стекло.

Антонина Ивановна заглядывала в кабинет трижды. Каждый раз он кивал ей, бормотал что-то невразумительное про «сейчас посмотрю» и «через пять минут». Она уходила, а он продолжал сидеть неподвижно, глядя в никуда.

Усталость была не физическая — моральная. Как будто все силы, вся энергия, весь творческий запал внезапно иссякли. Еще вчера он горел идеями, планами, мечтами о великом фильме. Сегодня все это казалось бессмысленным, ненужным, чужим.

Гоги потушил сигарету, сразу же достал следующую. Руки двигались автоматически — спичка, пламя, затяжка. Никотин уже не бодрил, только создавал иллюзию занятости, отдалял момент, когда придется что-то делать.

За окном начинало темнеть. Рабочий день подходил к концу, в коридорах становилось тише. Скоро все разойдутся по домам, а он так и просидит здесь с нетронутыми бумагами и полной пепельницей.

«Что со мной?» — подумал он, но даже этот вопрос не вызывал особых эмоций. Равнодушие обволакивало, как густой туман. Не хотелось ни работать, ни идти домой, ни с кем-то разговаривать. Хотелось просто сидеть и курить, не думая ни о чем.

Телефон на столе звонил несколько раз. Гоги смотрел на него, но поднимать трубку не собирался. Пусть звонят, пусть ищут, пусть решают без него. Сегодня он никому не нужен и ничего не может дать.

Часы на стене показывали половину седьмого. В студии давно воцарилась тишина — все ушли домой. Только охранник остался внизу, да уборщица где-то гремела ведрами. Гоги продолжал сидеть в прокуренном кабинете, словно приклеенный к креслу.

Но постепенно, очень медленно, оцепенение начало отступать. Сначала он почувствовал неприятный привкус во рту от бесконечного курения. Потом заболели глаза от дыма. Потом заныла спина от долгого сидения в одной позе.

Гоги встал, подошел к окну, открыл форточку. Свежий воздух ворвался в комнату, разгоняя табачный туман. Он глубоко вдохнул, почувствовал, как легкие жадно хватают кислород.

Посмотрел на стол с нетронутыми документами. Завтра. Завтра он займется всем этим, когда голова прояснится и силы вернутся. А сегодня пора домой.

Гоги надел пиджак, взял портфель — пустой, но для солидности. Выключил свет, заперл кабинет. В коридоре было темно и тихо, только его шаги гулко отдавались от стен.

Охранник дремал за своим столиком, проснулся от звука шагов.

— Домой, товарищ Гогенцоллер?

— Домой, Иван Петрович. До завтра.

— До завтра. Отдыхайте.

На улице было прохладно и свежо после душного кабинета. Семен Петрович давно уехал — рабочий день водителя закончился в шесть. Гоги пошел к автобусной остановке, медленно, не торопясь.

В автобусе он сел у окна, положил портфель на колени. Москва плыла за стеклом — серая, вечерняя, уставшая. Такая же, как он сам. Пассажиры ехали молча, каждый думал о своем. Обычные люди после обычного рабочего дня.

«Я тоже обычный человек, — подумал Гоги. — Иногда устаю, иногда не могу работать. Это нормально». Мысль была простая, но почему-то утешительная.

В Переделкино он добрался уже в полной темноте. Коттедж встретил теплым светом в окнах — Прасковья Николаевна, как всегда, обо всем позаботилась. На кухне пахло борщом, на столе стояла накрытая тарелка.

Гоги поужинал молча, потом долго сидел в кресле у камина, не зажигая огня. Усталость была другой теперь — не давящей, а спокойной. Завтра он вернется к работе. Завтра снова займется фильмом, студией, планами. А сегодня можно просто отдохнуть.

За окном ухала сова, где-то шуршала листва. Переделкинская тишина обволакивала, успокаивала. Дом принимал его таким, какой он есть — усталым, опустошенным, обычным человеком, которому иногда нужно просто побыть одному.

Глава 4

Гоги склонился над листом ватмана, на котором тонкими линиями прорисовывал анимационные фазы движения Лешего. Персонаж должен был плавно превратиться из человеческого облика в древесный, и каждый промежуточный кадр требовал идеального баланса между реалистичностью и магией.

— Двадцать седьмая фаза, — пробормотал он, макая кисть в зелёную краску. — Борода становится мхом, руки — ветками…

Солнце за окном уже клонилось к закату, но Гоги этого не замечал. Вокруг него на столе лежали десятки эскизов — результат восьмичасовой непрерывной работы. Пепельница была полна окурков, стакан чая давно остыл, а в животе урчало от голода.

В дверь постучали деликатно, но настойчиво.

— Занят, — не поднимая головы, отозвался Гоги.

Дверь всё же открылась. В кабинет вошёл Крид в своих неизменных авиаторах, с загадочной улыбкой на лице.

— Георгий Валерьевич, — сказал он спокойным голосом, — вы знаете, какое сегодня число?

— Двадцать девятое июля, — машинально ответил Гоги, продолжая рисовать. — А что?

— А то, что вам исполнилось двадцать девять лет.

Рука с кистью замерла в воздухе. Гоги медленно поднял голову, посмотрел на Крида. День рождения. Он совершенно забыл о собственном дне рождения.

— Чёрт, — тихо сказал он. — Действительно. Совсем вылетело из головы.

— Это понятно, — Крид подошёл к столу, окинул взглядом эскизы. — Творческий процесс поглощает полностью. Но всё же некоторые даты стоит помнить. Особенно такие.

— Спасибо, что напомнили, — Гоги отложил кисть, потёр глаза. — Но работы ещё много. Нужно закончить фазовку этой сцены, потом…

— Нужно отметить день рождения, — твёрдо перебил Крид. — Лаврентий Павлович ждёт нас к ужину. Приглашение не из тех, от которых принято отказываться.

Гоги посмотрел на часы — половина седьмого. Рабочий день давно закончился, студия опустела. Только он один сидел в