Читать книгу - "Тише - Кейт Максвелл"

лежит ее свидетельство о рождении. Я представляю, как родители сидят напротив служащего регистрационного отдела в мэрии некоего безымянного города; мама держит на руках ошарашенную Джесс, а папа, пунцовый от гордости, диктует имя новорожденной: «Д-Ж-Е-С – С-И-К-А М-Э-Й С-Т-Ю-А-Р-Т».

Детские фотографии. В младенчестве. В возрасте двух-трех лет. Вот Джесс в школьной форме и в спортивном костюме. Вот сертификат об успешно сданном экзамене по фортепиано. Школьные ведомости. Джессике есть чем гордиться в этом семестре! Она усердная ученица и заканчивает год со вторым результатом в классе.

Я переворачиваю страницу и вижу маленький квадратный снимок в прозрачном пластиковом конвертике; он дрейфует там, словно одинокая лодка посреди моря. Джесс, в легком ситцевом платье без рукавов, стоит у входа в наш дом на ферме. Ее взгляд почему-то опущен, а тоненькие руки безвольно висят вдоль тела. Я вынимаю снимок из кармашка и несу к окну. Этой фотографии явно не меньше сорока лет, однако она в идеальном состоянии, словно ее никогда не доставали.

В этот момент Эш вдруг обхватывает ручонками мои лодыжки; он приполз ко мне со своего одеяла под окном. Я беру его на руки, и на мгновение у меня мелькает мысль, что фотография попала в этот раздел по ошибке, потому что на самом деле та девочка – я. Мы с Джесс похожи как две капли воды, мне многие говорили – и Лекс, и Нейтан, и Сэм. Но этот снимок я бы запомнила – у меня очень мало детских фотографий, да и платья такого никогда не было.

И тут я замечаю это.

Свободное летнее платье на пуговицах не должно обтягивать живот, но оно обтягивает. Чуть ниже талии безошибочно угадывается характерная выпуклость.

Я подношу фото к лицу и внимательно разглядываю. Может, под платьем подушка? Может, Джесс просто во что-то играет? Но на снимке она уже подросток, вымахала почти с дверной проем, – поздновато для игры в дочки-матери. А может, у нее тогда был кратковременный «период пухлости», о котором я не знала, и она просто сильно поправилась за лето, налегая на чипсы? Однако ее бедра и руки тонкие как веточки, а живот напоминает футбольный мяч, втиснутый в рождественский чулок.

– Ма-ма! – лопочет Эш.

Я, конечно, не думаю, что он и в самом деле зовет меня; всего лишь тренируется произносить разные звуки. Однако тронута до глубины души. Я закрываю папку и кладу ее на односпальную кровать Джесс, над изголовьем которой висит черно-белый постер со Стиви Никс[53].

Сунув фотографию в задний карман джинсов, я несу Эша в кухню, чтобы налить ему молока.

Пока он пьет, обхватив бутылку пухлыми пальчиками, я гадаю, что случилось с ребенком Джесс. Наверняка произошло что-то невыразимо печальное, иначе мне бы об этом рассказали. Может, она отдала его на усыновление? Или на воспитание в семью отца, кто бы им ни был? А может, он умер во время родов. Сколько ей тогда было? Пятнадцать? Шестнадцать? Фотография сделана летом – видимо, она тогда как раз приехала на каникулы из школы-пансиона. Мне, наверное, не было и двух лет, поэтому я ничего и не помню.

Я вынимаю фотографию из кармана и приглядываюсь. Нет, что-то не сходится. Школа-пансион, где Джесс училась в старших классах, была католической и управлялась монахинями – ежедневные молитвы перед сном, службы по утрам. Они точно не потерпели бы в своих стенах подростковую беременность. Да и вряд ли ученицы имели возможность знакомиться с мальчиками. Нет, это не могло произойти, пока она училась там. Но тогда… неужели она была еще младше? Бред какой-то. Не могла же она забеременеть в четырнадцать? Это было в то лето, когда мы переехали в новый дом, после того как закончился срок аренды предыдущего. В то лето, когда я родилась.

Лето, когда я родилась.

Фотография выскальзывает у меня из рук и плавно приземляется на пол, словно бумажный самолетик.

Джесс!

Я выкрикнула бы ее имя вслух, не сиди в тот момент Эш у меня на коленях, но он здесь, смотрит на меня своими черными глазищами, жадно допивая молоко (Пожалуйста, мамочка, еще!). Поэтому мы остаемся в плетеном кресле, и я пытаюсь убедить себя, что все это какая-то ерунда. А фотография так и лежит на полу неразгаданной тайной.

Вернувшись в комнату Джесс, я опускаю Эша на пол вместе с его бутылочкой и снова открываю папку. В следующем файле после подросткового фото лежит целый ворох юношеских достижений: табели с отличными оценками, дипломы о присвоении степени. Ни единого упоминания о рождении ребенка: ни записей о вакцинации, ни документов об усыновлении. Дальше начинается часть, посвященная Ребекке; прежде чем перевернуть страницу, я торопливо пробегаю глазами табели с посредственными оценками и результатами экзаменов и вспоминаю, как папа ими гордился. Наконец начинается раздел, посвященный мне.

Вот оно: мое свидетельство о рождении. Я видела его десятки раз – когда подавала документы на паспорт, на грин-карту, на открытие банковского счета. Предоставляла его, не глядя. Просто я тогда не знала, куда смотреть.

Зато теперь, когда впервые смотрю на него по-настоящему, к горлу подступает комок. Там указано мое имя, имена родителей, но в графе «Место рождения» указана не провинциальная больница, как у Джесс и Ребекки, а название нашей фермы.

– Стиви? – Джесс заглядывает в комнату. – Чай будешь? Я как раз поставила чайник.

И, уже собираясь уходить, замечает лежащую на кровати фотографию. Должно быть, она знала, что я найду снимок – или еще какую-нибудь улику. Должно быть, она на это надеялась. Джесс наклоняется, чтобы поднять ее – худенькую беременную девочку в ситцевом платьице, с безвольно опущенными руками, – и слезы катятся у нее по щекам.

Шестьдесят

Я приехала с двумя чемоданами, а уезжала с половиной контейнера вещей. Трое мужчин пришли ко мне в квартиру, чтобы запеленать мои пожитки в пузырчатую пленку и уложить в коробки: концертные афиши в белых рамах, выкраденные из гостиниц подносы для мини-бара, кроссовки, в которых я бегала вдоль Ист-Ривер, джинсы, которые надевала на первое свидание и обитый розовым велюром диван.

Когда я расписалась в накладных и грузовик с моим нехитрым скарбом благополучно уехал, мне вдруг пришло в голову, что можно было купить новые вещи вместо того, чтобы платить за пересылку старых через Атлантику. Но в таком случае я бы по ним тосковала. Все эти вещи – доказательства, воспоминания; и когда спустя три месяца я их распакую в обшарпанной лондонской квартирке, которую сняла «заочно»