Читать книгу - "Тише - Кейт Максвелл"

По крайней мере, так она была рядом со мной. Когда мне было десять недель, ее отправили в школу-пансион. Конечно, она протестовала, грозилась обо всем рассказать школе. Но полная стипендия, престижное образование, шапочка и мантия, а также отец, который рос в нищете и не желал такой же участи своей дочери, вопреки всему, благодаря всему, – победили. Я представляю, как Джесс неотрывно смотрит на удаляющийся дом через заднее стекло автомобиля, и незримая лента тянет ее назад.

– Их можно понять, – говорю я. – Ты ведь была еще ребенком. А образование все-таки очень важно.

– Разве? Мне так не казалось. – Голос ее подводит, на запястье звякают браслеты; задрав голову, Эш с интересом разглядывает мерцающее на солнце золото. – Я была в замешательстве.

Она не знала меня: ей не приходилось обо мне заботиться, а дети в этом возрасте еще только-только начинают формироваться. Боль разлуки ощущалась как нечто абстрактное. Чувство вины, словно кровь, просачивалось сквозь веки, когда она закрывала их по ночам. А костяшки на пальцах белели – так сильно она сжимала кулаки, пытаясь удержать свою тайну в ладони, вынужденная лгать одноклассницам о новорожденной сестренке. Иногда ей начинало казаться, что я лишь плод ее воображения.

Я спрашиваю, стало ли легче со временем – ведь должно же было стать легче! Но Джесс качает головой и смотрит вдаль – туда, где за яблонями в поле и загоном для скота танцуют на ветру ясени. И говорит, что чем старше мы обе становились, тем отчетливее она понимала, чего лишилась. Тем больше беспокоилась, как это отразится на мне.

– Я до сих пор беспокоюсь, – добавляет она, повернувшись ко мне. – Говорят, первые несколько месяцев с мамой очень важны для формирования эмоциональной привязанности. Я всегда думала, не потому ли ты такая замкнутая, не потому ли отталкиваешь людей.

– Разве я такая?

– Ты избегаешь отношений, избегаешь близости.

– У меня же есть друзья. Хорошие друзья!

– А как насчет романтических отношений? Посмотри, что вышло с Сэмом.

– Кто бы говорил!

– Да, и теперь ты знаешь причину. Я не хочу, чтобы ты повторяла мои ошибки.

Мы смотрим на Эша, который сидит на моем джемпере, играя с резиновым жирафом.

– Сэм тебе и правда очень нравился, да? – спрашиваю я.

– Он напоминал мне твоего отца.

Моим отцом был мальчик по имени Джейкоб; они с Джесс дружили еще с начальной школы. Длинные ноги в коротких шортиках, розовые зефирки над костром (Поджаренные они еще вкуснее, как карамель!), безмолвное небо и звезды – такие яркие, что и фонарик не нужен, чтобы дойти до дома. С Джейкобом всегда было так легко! Они понимали, что делают, но все равно пришли в ужас, когда это случилось, они ведь были еще школьниками. Видел ли он меня? Пару раз, украдкой, и сказал, что нет ничего прекраснее.

Джесс пожимает плечами и отводит взгляд; вид у нее серьезный и печальный, как у той четырнадцатилетней девочки на фото.

– Если бы мы встретились сейчас, у нас не было бы ничего общего, – бросает она с показной небрежностью, как бросают соль через плечо.

Я не верю ей ни на секунду.

– Где он сейчас?

– Понятия не имею. Мы потеряли связь. Не только из-за папы – в этом есть и моя вина. Я уехала в университет; он писал, но я не отвечала. Невозможно было притворяться, что мы с тобой сестры, продолжая общаться с ним. Ребекка однажды видела его в машине, припаркованной на лужайке напротив наших ворот… Знаешь, Стиви, я думаю, ты могла бы найти его, если бы захотела.

– Как он выглядел? – спросила я.

– Ростом шесть футов, – отвечает она, – даже в свои пятнадцать; волосы цвета воронова крыла и ласковые, черные, как ночное небо, глаза. Я представляю, как она говорила это и ему – подростки любят говорить друг другу такие вещи.

У Эша черные глаза. Я улыбаюсь, и сотни вопросов роятся у меня в голове.

Почему она не приехала и не забрала меня – когда стала старше? Почему не убедила их позволить мне жить с ней?

– Я пыталась, – вздыхает она.

– Когда?

Она спрашивает, помню ли я те выходные, когда она приехала сюда, заварила чай и позвала их в гостиную. Тот самый скандал.

– Да. Я подслушивала под дверью. Ты хотела, чтобы они приехали в Лондон и увидели, как ты живешь.

– Нет, никто не стал бы скандалить из-за таких пустяков.

Джесс тогда заявила родителям, что мне пора переехать к ней, узнать правду. Все это время у меня в голове была неправильная картинка!

– Но папа ответил: «Только через мой труп». Сама мысль о том, что тебя увезут, что ты переедешь со мной в Лондон, приводила его в ужас.

– В детстве я думала, что ему на меня наплевать.

– Он всегда тебя любил. По-своему, но любил.

– А мама? Как она отреагировала?

– Мама сказала, что уговор есть уговор. Она не хотела тебя отдавать. Даже когда ты переехала в Нью-Йорк, она твердила: «Джесс, не рассказывай ей пока; зачем ее лишний раз будоражить? Ты ведь все равно будешь ее постоянно видеть! Не надо ей ничего говорить». И я отступила. В конце концов, это она тебя воспитала. И по праву могла называть себя твоей матерью. В отличие от меня.

Я вспоминаю, как безуспешно высматривала Джесс в толпе встречающих, нарезая круги по залу прилета, какой отстраненной она зачастую казалась, даже когда я была рядом. Жила в ее квартире. Сидела бок о бок с ней в ресторане, пока она изучала меню и вертела в руке вилку, избегая моего взгляда. Я вспоминаю о нашей совместной поездке на побережье, когда она рассказала мне о своей проблеме с алкоголем и о письмах из Англии, которые остановили ее падение.

Теперь я понимаю. Невысказанные слова беззвучно крутятся в голове, как пленка в магнитофонной кассете.

Я кладу Эшу в ротик указательный палец (наша новая игра), и он вгрызается в него своими крошечными зубами, словно щенок.

– Знаешь, – продолжает Джесс, – когда я узнала, что ты возвращаешься в Лондон, то подумала, что твой переезд в Нью-Йорк был моим вторым шансом, который я упустила; что ты будешь прекрасной матерью, которой я так и не сумела стать.

– Меня точно нельзя назвать прекрасной матерью.

– Ты что! Глядя на вас вдвоем, по-другому и не скажешь!

– Мне было очень тяжело. Долгое время я совсем не испытывала к