Читать книгу - "Крушение - Виктор Серж"

племени били в тамтамы у входа в пещеры, разрисованные красными изображениями животных… И Париж в ожидании ночных бомбежек исторгал тот же вой — современных мощных сирен по сигналу офицеров-математиков. Неизменность.

…В 1920 году красные заняли один украинский город. На товарной станции анархисты столкнули два тяжелых локомотива, сделанных в бельгийском Серене[48]… Загромождение путей — порой полезная тактическая операция; другое дело — удовольствие обменяться сигналом с товарищем в кабине встречного поезда, разогнаться на полную скорость и выпрыгнуть на ходу, рискуя сломать себе хребет; удовольствие обернуться в ошеломлении и увидеть невероятное столкновение двух черных комет, вспарывающих землю; удовольствие услышать взрыв… Порой люди пьянеют от жажды разрушений; и естественно, что их тянет поквитаться с машинами.

Два горячих металлических остова тихо дымились, один встал на дыбы над другим, точно готовый пожрать его своими чудовищными зубами-колесами… В нескольких сотнях метров оттуда красные (пьяные, изнуренные, завшивленные, злые и насмешливые, среди которых было столько же святых, сколько свихнувшихся бандитов) обнаружили последний вагон последнего поезда эвакуации белых. Приблизившись к этому брошенному вагону, мужчины в черных кожанках, опоясанные гранатами, услышали что-то вроде жалобного мяуканья. К окнам прижимались странные лица женщин в шляпках, накрашенных, испуганных, силящихся улыбаться сквозь слезы; трепет ужаса заставил их отшатнуться. Занах пота перебивал аромат духов, полупрозрачные платья явно были пошиты из занавесок; несомненно, это был весь сераль летнего сада «Паризиана», брошенный в последний момент офицерами Добровольческой армии, которые именовали себя «Белыми орлами».

Товарищи заспорили, как быть с этим стадом баб, отвоеванных у мировой буржуазии, история революций со времен Спартака не предлагала решения подобной задачи. Робеспьер остался незапятнан, а Теруань де Мерикур[49] — нет. Как бы поступили Энгельс или Бебель? Несколько пролетариев предложили расстрелять эту кучу шлюх, больных всеми болезнями, которые спали с палачами трудового народа. «Какая от них может быть польза после освобождения труда?» — гневно вопрошал исхудалый реалист[50]. Однако бородачи, молчаливо столпившиеся у вагона с пленницами, казалось, дышали с трудом, приоткрыв влажные губы. Улыбки за окнами застыли для них, для жизни. «Хватит слов! — наконец крикнул один. — Мужики изголодались. Возьмем этих бл…, пусть они полюбятся с победившим пролетариатом!» Другой заметил, что они — тоже дочери веками эксплуатируемых трудящихся классов. И поскольку каждый человек обладает сознанием, кто знает, не станут ли они сознательными рядом с нами. Именно этот человек при поддержке комиссара Ардатова взял в споре верх. Но молчаливые бородачи, увлекая за собой часовых, рванулись к вагону, у входа в который метался маленький азиат, повторяя сдавленным голосом: «Дисциплина, дисциплина, товарищи!» Он не выдержал и, вероятно, нарушил дисциплину вместе с другими. «Не в западных столицах обсуждать такого рода проблемы», — подумал старик Ардатов.

V

Молчание Парижа

Станции метро то быстро наполнялись толпами, то вдруг на них воцарялось затишье, точно в выходной. На пустынной станции «Сен-Пласид» со стен кричали афиши: «Посетите Прагу. Прекрасные каникулы в Рейнской области! Очарование Турени… Туры по сниженным ценам». Сегодня смотрелись бы уместнее другие плакаты, в тонах пожарищ: «Отправляйтесь в ад по сходной цене! Принудительная отправка в один конец! Руины и кладбища! Верьте в воскрешение!» Особенно иронически выглядел плакат, красно-черно-белый, изображавший два полушария под властью союзных держав, от Лабрадора до мыса Доброй Надежды, от Новой Зеландии до Сенегала, а враг был представлен раздавленным пауком в центре маленькой Европы; подпись под картинкой не оставляла сомнений: «Мы победим, потому что мы сильнее!» Невысокий старообразный человечек, сумасшедший или пьяный, похожий на чучело совы, поправлял галстук-бабочку перед картой Парижа, служившей ему зеркалом… Люди в метро были не такие, как всегда. Мужчины не разгадывали кроссворды, не любовались хорошенькими попутчицами. Конторские барышни не читали любовные романы. Люди бессмысленно смотрели в одну точку. Эти взгляды выдавали какую-то отчаянную одержимость, словно в мозгу безостановочно крутилась одна мысль: «Какая беда, черт побери, это невозможно, невозможно!» Деньги, работа, удовольствия, болезни, интриги, мелкие повседневные заботы ушли в тень огромной свинцово-черной тучи унижения и угрозы. Люди были одеты небрежно, плохо, кофты и пиджаки сидели на плечах криво, оттянутые тяжестью чемоданов. На остановках пассажиры спешили, грубо сталкивались, бормоча ругательства сквозь сжатые зубы, лихорадочно суетились, бессильно, безвольно, не глядя друг на друга.

Рядом с Ардатовым разговаривали две дамы. Одна в свои сорок пять подражала манерам юных кокеток из кинематографа, ее чувственный рот был подведен темно-красной помадой с тщательностью, свидетельствующей об ужасающем себялюбии; дама рассказывала, что это ужасно, мой муж уехал на машине, чтобы увезти мебель, старую мебель, понимаете, это же деньги, я бы себе не простила, нет, никогда бы не простила, если бы оставила в доме пятнадцать кило кускового сахара, и потом, будет ли скорый поезд, говорят, на вокзалах беспорядки, я стану неврастеничкой со всем этим, о Господи! И мой зять не пишет уже две недели, он был на укреплениях Тионвиля… Этот сахар, знаете ли (шепелявый голос поднялся на октаву, чтобы слышали все), мы откладывали его из пайков, да, из пайков, но нам с Моникой все не унести, пятнадцать кило, и не найти носильщика, вы представляете, ничего не организовано, мадам, нет такси, не от кого ждать помощи! Хорошо же нами управляли, нечего сказать. Как низко мы пали, мадам Амеде!

Мадам Амеде, толстощекая, с твердой линией рта и пухлыми розовыми губами, ответила, что да, мы низко пали. «Вот в моем доме…» И она принялась жужжать про евреев и иностранцев. Третья женщина, молодая, с прямым носом и бегающими глазами, в изящной шляпке, надвинутой сбоку на Лоб, поймала взгляд Ардатова, и он словно догадался, о чем она мысленно пыталась ему сообщить: «Простите их, месье, за то, что они такие, они просто не могут иначе, простите и мне, что я не такая, как они, и это тешит мое тщеславие, я терплю их и не могу с ними порвать…» Ардатов отвел взгляд. Мадам Амеде произнесла: «Дай Бог, чтобы кара Его очистила нас!» И посмотрела вокруг с надменным вызовом.

— И правда, кара, — пробормотал мужской голос, растягивая слова. — Уж точно не праздник, ясное дело… Вы не согласны, месье?

Человек в старой фетровой шляпе, с вислыми усами и помятым лицом повернулся к Ардатову, который дружелюбно ответил:

— А как же!

Попутчик подмигнул. У него были большие черные зрачки и желтоватые белки глаз с красными прожилками лопнувших сосудов.

— А куда, вы думаете, девались последние двадцать лет миллиарды на национальную оборону? Это ведь не кусковой сахар, который растворяется в