Читать книгу - "Дар рыбака - Джулия Р. Келли"

дома? Может, приложить еще кусочек ветчины для Джозефа? Он до ветчины большой охотник.

Дороти не отрываясь смотрит на миссис Браун, но та не поднимает глаз. Завернув масло ловким движением пальцев, она переходит к сыру и заносит над головкой проволоку. Дороти открывает было рот и хочет что-то сказать, но не решается.

– Досюда? – Миссис Браун опускает проволоку, а затем передвигает ее, обозначая кусок покрупнее. – Или досюда?

Дороти жестом просит кусочек поменьше. А затем берет себя в руки.

– Ветчины не нужно, спасибо, – еле слышно отвечает она.

Дороти осознает, что над ней насмехаются.

Когда же миссис Браун наконец-то поднимает глаза, взгляд у нее становится безучастный, а голос спокойный, будто говорит она о чем-то совершенно обыденном.

– Имейте в виду – вы не единственная, кто претендует на Джозефа.

Из Дороти как будто вышибли весь дух. Она оставляет пару монет на прилавке, и руки у нее слегка дрожат. Дороти натужно вскидывает брови, будто ей невдомек, с какой это стати миссис Браун решила поделиться с ней подобными сплетнями.

И с отвращением слышит придыхание в собственном голосе:

– Пришлите, пожалуйста, покупки с рассыльным.

Выйдя из лавки, она резко затворяет за собой дверь, и ей вслед позвякивает дверной колокольчик.

Дороти благодарна уже за то, что на сей раз их некому было подслушать.

Ее настолько ослепляет пережитое унижение, что она чуть не налетает на Агнес в кругу все тех же подружек. Они шушукаются, но при виде Дороти разом умолкают. Агнес искоса смотрит на Дороти, будто окидывая ее взглядом с головы до ног, но тут же поворачивается к ней спиной и обращается к подружкам, подталкивая одну из них в бок локтем.

– Мама говорит, недолго ждать осталось. Его уже и спрашивать, считай, не надо. И так все время ходит к нам в домик.

Дороти невольно все это слышит, ведь так и было задумано.

– Мама говорит, Джозеф составит мне достойную партию, и я, кажется, знаю, как составить достойную партию ему.

Остальные, ахнув, стыдливо оглядываются, в то время как Агнес заливается смехом.

Дороти поспешно устремляется с корзинкой домой, но перед глазами у нее стоит хохочущий рот Агнес, ее пристальный взгляд, сконфуженные лица остальных. Во взгляде их читается жалость, точь-в-точь как у девчонок из школы; так вот зачем к ней подходила Джини, вот откуда враждебное отношение Агнес у церковных ворот.

И хотя ей удается выйти из положения с поднятой головой, в глубине души она умирает со стыда за собственную глупость. И все ее мысли занимает лишь одно: ни за что, ни в коем случае не выдать Джозефу – ни сейчас, ни потом – всю глубину своего заблуждения.

Добравшись до дома, Дороти едва может дышать от стыда. Она поднимается в свою комнату, снимает платье и переодевается. И когда в дверь стучится Джозеф, она уже наглухо затянута в шаль, а волосы зализаны в строгий пучок. Она поднимает на него глаза, но улыбку оставляет без ответа и отходит в сторону, пропуская Джозефа в дом, не говоря притом ни слова, – только убеждается, что ее холодный прием не остался без внимания. Едва заметив его потрясенный взгляд, Дороти выходит под летний порывистый ветер.

И так между ними возникает новый негласный порядок. Она уходит, не дождавшись Джозефа, и спускается на Отмель. Недавно она обзавелась плотными, носкими ботинками и слегка укоротила платье на случай дождливой погоды и теперь прогуливается вдоль побережья на ветру, что сдувает белую пену с гребней волн и несет с собой солоноватый запах рыбы и водорослей. Она не заговаривает с рыбаками и не приближается к лодкам, а садится на камни на краю пляжа и наблюдает за птицами и бегом волн, смотрит, как работящие девушки входят и выходят с рыбного рынка чуть выше по холму, с дальнего конца Отмели, а их щебет и смех обрывками подхватывает легкий ветерок.

О чем она только думала? Я не для того воспитывала дочь, чтобы ей вскружил голову первый встречный любезник. Одно воспоминание о том, как она выряжалась в нарядное синее платье, запасалась для него вкусным хлебом и сыром, даже распускала волосы, – не дает ей покоя. Да еще поцелуй. Она закрывает глаза. До какой же степени он проникся к ней жалостью. Ведь если подумать, он всего лишь чинит окна в домике по просьбе настоятеля. Дороти знает, что другие женщины сочли ее чопорной, и они не ошиблись. А она по глупости вообразила, будто может быть иначе.

Она принуждает себя вспомнить Агнес, вообразить себе их вместе, на прогулке по пляжу либо наедине у Джини на кухне: она заваривает чай и ждет, пока тот настоится, на столе две чашки, может, даже торт, они непринужденно беседуют, и она наверняка умеет его рассмешить, не стесняясь в его обществе из чувства близости, рожденного давней привязанностью. Он даже упоминал имя Агнес в тот самый день, когда они стояли под дождем на вершине холма. Большим и указательным пальцами она защипывает и выкручивает кожу на руке. Как же она обманывалась.

И вот приходит день, когда она возвращается в дом, а окна уже зашпаклеваны и законопачены, дело сделано, все рамы плотно заколочены, как раз к наступлению холодов, и осенний ветер теперь не сквозит, лишь иногда подхватывает палые листья, пожухлые и ссохшиеся, и швыряет их о стылое стекло.

Джозеф

Джозеф ничего не понимает. В чем он провинился? В первый раз, когда она открыла ему дверь после прогулки под дождем, ее холодная учтивость здорово его подкосила. В следующую субботу на двери висела записка, гласившая «Не заперто», и он работал без нее, ежеминутно подстерегая звук ее шагов. Затем он пришел раньше времени, лишь бы застать ее – в надежде, что она откроет ему дверь в своем синем платье, с распущенными мягкими волосами, вот только Дороти уже ушла, и он даже видел своими глазами, как она поспешно спускается к Отмели.

Может, он неверно все истолковал. Джозеф оглядывает собственные руки, шершавые и загрубелые. На лодке, несмотря на все старания держать ее в чистоте, все время остается запах суточного улова, заросшей морскими желудями обшивки, помета приморских птиц. А еще тот случай с бакланом и ее оторопелый, перепуганный вид.

Джозеф принимается до мелочей перебирать все те минуты, что им довелось провести вместе: как она изменилась в лице, выложив из корзины чай; неужели она согласилась пойти лишь потому, что не умела отказать? На память приходит ее инстинктивный ответ: «А как же окна?» Почему он не заметил