Читать книгу - "Похищенная девушка - Джозефина Тэй"

– Я найду свидетеля, который это докажет, – пробормотал Роберт, которого рассердило, что даже такой опытный циник, как Карли, готов был поддаться на ее ухищрения.

– Приведи хоть десять безупречных свидетелей, а присяжных тебе все равно не убедить. А важно именно их мнение, дружище.

Да уж, какие присяжные поверят чему-либо дурному о ней!

Наблюдая за тем, как она говорит, Роберт вспомнил слова Альберта: «приличная девочка», которую никто бы не принял за взрослую женщину, но которая ловко подцепила выбранного ею мужчину.

У нее был очень приятный голос: молодой, чистый, звонкий, без тени манерности. Она рассказывала свою историю как образцовый свидетель: говорила четко и только по делу. Журналисты, стенографируя, с трудом могли оторвать от нее взгляд. На лицах присяжных было написано горячее сочувствие. (Господи, только бы на выездной сессии собрали людей потверже!) Полицейские таяли от сострадания. Члены суда замерли, затаив дыхание.

Ни одна актриса не встретила бы лучшего приема.

Внешне она была спокойна и как будто не догадывалась, какое впечатление производит. Говорила просто, без нажима, не пытаясь драматизировать свой рассказ. И Роберт задумался, сознательно ли она это делает и понимает ли, насколько это действенно.

– И вы заштопали им белье?

– Той ночью я вся онемела от побоев, но позже заштопала.

Как если бы она сказала: «Я была слишком занята, играла в бридж». Это придало ее утверждению невероятный ореол правдивости.

В ее голосе не было ни нотки триумфа. Она описала место своего плена, и все оказалось именно так. Однако она не проявила никакого удовольствия. Когда ее спросили, узнает ли она женщин на скамье подсудимых, они ли заперли и избили ее, она устремила на них серьезный взгляд и после секунды молчания сказала: да, узнает, да, это они.

– Мистер Блэр, у вас есть вопросы?

– Нет, сэр. Вопросов нет.

В зале, рассчитывавшем на продолжение драмы, его слова вызвали некоторое удивление и разочарование, но члены суда без комментариев приняли ответ Роберта; и так было ясно, что дело передадут в другой суд.

Хэллам свое заявление уже сделал, и теперь на сцену выходили свидетели.

Тем, кто видел, как Бетти села к кому-то в машину, оказался почтовый служащий по имени Пайпер. Он ездил в почтовом фургоне между Лондоном и Ларборо и на обратном пути сошел в Мейнсхилле, поскольку жил неподалеку. Он шел по длинной прямой дороге, тянущейся из Лондона через Мейнсхилл, и увидел девушку, стоявшую на автобусной остановке. Он издали обратил на нее внимание, потому что полминуты назад мимо как раз промчался лондонский автобус; вероятно, подумал он, девушка только что его упустила. Он шел в сторону девушки, но все еще был от нее на приличном расстоянии, и тут его на хорошей скорости обогнал автомобиль. На машину он не смотрел, поскольку все его внимание было сосредоточено на девушке. Он раздумывал, не подойти ли и не сообщить ей, что лондонский автобус ушел. Затем он увидел, как машина притормозила рядом с ней. Она наклонилась и заговорила с водителем, потом села внутрь и уехала.

К этому моменту он подошел уже достаточно близко, чтобы описать автомобиль, но номера не разглядел. Да он бы и не стал запоминать номер. Он просто порадовался, что девушку так быстро согласились подвезти.

Нет, поклясться, что девушка, только что дававшая показания, – та самая, кого он видел на остановке, он не мог, однако был в этом убежден. На ней были светлое пальто и шляпка (кажется, серые) и черные туфли.

Туфли?

Ну, такие, без ремней.

Лодочки?

Да, лодочки. Он назвал их просто туфли. (И судя по тону, собирался и дальше их так называть.)

– У вас есть вопросы, мистер Блэр?

– Нет, сэр, благодарю вас, вопросов нет.

Настала очередь Розы Глин.

Прежде всего Роберт обратил внимание на неестественное совершенство ее зубов. Они напоминали протезы, сделанные не слишком умелым дантистом. Не было – да и не могло быть – в природе зубов столь нарочито идеальных, как те, что пришли на смену молочным зубам Розы Глин.

Присяжным эти зубы, судя по всему, тоже не понравились, и Роза скоро перестала улыбаться. Но вот показания ее были убийственными. Она, как правило, приходила к Шарпам убирать дом по понедельникам. Однажды в апрельский понедельник она уже собиралась идти вечером домой, как вдруг откуда-то сверху послышались крики. C миссис или мисс Шарп что-то случилось, решила она и бросилась к лестнице, чтобы проверить. Кричали где-то высоко, вроде бы на чердаке. Роза хотела подняться туда, но тут из гостиной вышла миссис Шарп и спросила ее, что это она делает. Роза рассказала о криках. Миссис Шарп назвала все это чепухой – мол, воображение разыгралось; и вообще Розе уже пора домой. Крики как раз стихли, а по лестнице спустилась мисс Шарп. Вместе они ушли в гостиную, и миссис Шарп сказала, что им «надо быть осторожнее». Роза испугалась, хотя толком не могла понять почему. Она пошла на кухню, взяла деньги, которые ей всегда оставляли на каминной полке, и побежала домой. Это было пятнадцатого апреля. Она запомнила дату, потому что решила в следующий понедельник сообщить Шарпам, что уходит от них. Так она и поступила – и с понедельника двадцать девятого апреля больше на Шарпов не работала.

Роберта немного подбодрило то, что Роза явно произвела на присутствующих неприятное впечатление. Ее восторженная склонность к драматизму, вульгарная внешность, явное злорадство и ужасная одежда резко контрастировали с обликом предыдущего свидетеля – сдержанного, разумного, обладавшего тонким вкусом. Судя по выражению лиц присутствующих, все они видели в ней гулящую женщину, которой и шести пенсов доверить нельзя.

К несчастью, это никак не умаляло силу данных ею под присягой показаний.

Когда она уходила, Роберт не мог не задуматься: можно ли как-нибудь повесить на нее те украденные часы? Будучи деревенской девушкой, незнакомой с ломбардами, Роза вряд ли украла часы, чтобы их продать. Скорее всего, они еще у нее. Если так, не удастся ли обвинить ее в воровстве и этим подорвать доверие к ее показаниям?

Вслед за Розой показания давала ее подруга Глэдис Риз. По сравнению с пышной, цветущей Розой Глэдис была маленькой, бледной и худенькой. Держалась она неуверенно, явно чего-то боялась и присягу приносила неохотно. Выговор у нее был такой, что даже члены суда с трудом ее понимали, и обвинению пришлось несколько раз переводить ее насилие над английским языком в нечто более схожее с общепринятой речью. Но