Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

А почему вы об этом спросили? — на лице Александровского — удивление.

— Мне на днях предлагали одну вещицу… за подозрительно малую цену… Я почему-то подумал: уж не краденая ли… И отказался.

Александровский ответил:

— Любопытно… У меня действительно похищена табакерка. С изображением Наполеона. Это было первое изображение императора на табакерках русской выделки.

Коноплев прошелся по своей квартире со странным ощущением, будто он не дома, а в гостях. Вещи, давно ставшие привычными, а потому и незаметными, безгласными, словно вновь обрели свое «я» и заговорили со своим хозяином. А может, это он заговорил с ними? Скорее всего, так. Николай Иванович был недоволен ими, сегодня они раздражали его — своим видом, разномастностью, случайностью своего появления в этой квартире, наконец. Вот хотя бы эта керамическая пластинка с изображением петуха, которую когда-то привез из Праги. Ей и новой цена была пятак в базарный день, а сейчас!.. Однажды непрочно вбитый Коноплевым гвоздь выпал, пластинка разлетелась на две части. Он подобрал ее, склеил БФ и еще гордился своей работой: шов почти незаметен! Какое там незаметен! Он бросается в глаза, этот уродливый шрам.

Коноплев снял пластинку со стены, прошел в кухню и сунул ее за плиту.

Он вскипятил воды, заварил чаю, налил в большую чашку, тоже с трещинкой, отхлебнул. Ну и ну! Заглянул в несколько богато обставленных квартир — и вот уже вид его собственного жилища ему не по сердцу. Он расхохотался.

Стоило Коноплеву обрести свое обычное, уравновешенное расположение духа, как все стало на место. Только что владевшее им раздражение отхлынуло.

Перед его мысленным взором вновь предстало убранство в квартирах Лукошко, Монастырской, Александровского… В них было нечто общее — наличие редких и богатых старинных вещей. Но как не похожи были эти жилища друг на друга — и по внешним признакам, и по укладу протекавшей в них жизни.

Квартира Лукошко на пятом этаже. Скудное, расчетливое, обделенное теплом человеческое существование — и мертвенно-бездушный мир вещей. Наглая роскошь апартаментов Монастырской, где предметы искусства давно перестали быть самими собой и превратились в вещественное выражение денежной стоимости, стали украшением пустой и бессмысленной жизни. Беспорядочное нагромождение картин, минералов, научных книг, раритетов, фарфоровых фигурок и предметов геологоразведочного снаряжения в комнатах Александровского. Конечно, порядка в доме у старика маловато, подумал Коноплев, но, пожалуй, и навести-то этот порядок нельзя, как нельзя разложить по полочкам духовное и материальное в долгой, сложной человеческой жизни.

Это так же верно по отношению к его собственной, коноплевской жизни. И чего это он, спрашивается, ополчился сегодня против керамической треснутой, но склеенной его руками тарелки? Она была дорога ему и его жене Танюшке не своей номинальной стоимостью, а напоминанием об их первой разлуке — мучительной из-за чувства неуверенности в прочности соединявших их уз, которое одолевало Коноплева и его молодую жену в первые месяцы после свадьбы. Когда глиняная безделушка упала и треснула, они оба расстроились так, как будто произошло несчастье, и долгие годы делали вид, что не замечают этой трещины; им хотелось думать, что их счастье — монолит, которому не страшны ни разница в возрасте, довольно-таки немалая — десяток лет, ни различия в характере их деятельности; она — оперная певица, а он — работник угрозыска.

Коноплев отправился на кухню, достал из-за плиты керамическую тарелку (она была, слава богу, цела), отнес в спальню и, предварительно потрогав гвоздь — крепко ли сидит в стене, — аккуратно водрузил ее на место.

— Интереснейшая, доложу вам, эта публика — коллекционеры и антиквары… — входя несколько дней спустя в кабинет следователя, проговорил Коноплев. — Так сказать, осколки прошлого.

— Не нравятся мне эти осколки, — Ерохин брезгливо скривил губы, — Переходите к делу, подполковник.

— Пустянский, конечно, негодяй, однако маловероятно, чтобы он решился на убийство. Чистюля. Знаете, его даже называют грабителем-джентльменом.

— Кто называет?

— Монастырская, например…

— А-а… Два сапога пара.

— Пожалуй. Но именно потому, что она хорошо знает Пустянского, ей и можно верить.

— Верить на слово в нашем деле никому нельзя.

— Во всяком случае, никаких данных о связях Пустянского с делом Лукошко пока нет. Однако знакомство с его «клиентами» кое-какую пользу принесло… Обнаружен хозяин табакерки с изображением Наполеона. Ее среди прочих ценностей украли у коллекционера Александровского полгода назад.

— Ну, а при чем тут Лукошко?

— Табакерку пытались сбыть с рук вскоре после того, как мы принялись за поиски убийц старика.

— Ну что из того? Разве это не может оказаться простым совпадением?

— Очень даже может. Но, как явствует из осмотра коллекции Лукошко, он тоже собирал табакерки.

— В описи коллекции табакерки описаны каждая в отдельности?

— Нет, просто указано — пятнадцать штук.

— Фу, черт! А сколько в наличии?

— Восемнадцать.

— Больше?!

— Да.

— Что же это значит?

— Только одно: опись делалась недостаточно аккуратно. В нее вошли те пятнадцать табакерок, которые лежали в одном месте. Еще три я обнаружил в других местах: одну среди книг в шкафу, две других — в одном из ящиков серванта.

— Ну, и какой вывод вы из этого делаете?

— Что в момент описи их могло быть и девятнадцать…

— И двадцать? И двадцать одна?

— Нет, именно девятнадцать. Если моя догадка верна, то избавиться хотели именно от этой табакерки.

— Почему?

— Потому что если бы просто нужны были деньги, то взяли бы не табакерку, а вещь подороже.

— Это все фантазии! — сухо сказал Ерохин. — Лучше займитесь поисками Пустянского.

— Есть, — сказал Коноплев и вышел из кабинета. Он был доволен. Хотя Ерохин и назвал рассуждения насчет табакерки фантазиями, однако не запретил ему тратить время на разработку этой версии.

ПЛОДЫ ЛЕГКОМЫСЛИЯ

В свое время Мите Лукошко крепко запали в душу слова жены: Булыжный не похож на других. «Ерунда, — думал он. — Знаю я этих бессребреников! Им чего надо — отхватить кусок побольше да пожирней. И тогда они быстро хвост подожмут». Ему хотелось доказать Нине, что Иван Булыжный именно такой, что вся его хваленая принципиальность — от чувства обделенности, от сознания собственного бессилия в борьбе за жизненные блага.

По зрелом размышлении, однако, решил: с Булыжным отношения не обострять. Что, собственно говоря, случилось в этом самом Вычислительном центре? Ничего! Просто мужик тоже захотел обратить на себя внимание начальства. Это, в конце концов, его право. Надо с ним поделиться. Может быть, возложить на него ответственность за этот самый… домашинный этап? Пусть себе разрабатывает меры по унификации документации для АСУ. Не без злорадства подумал: «Сам кашу заварил, сам и расхлебывай. Посмотрим, голубчик, как ты справишься с такой громадой, не свернешь ли себе шею». В размышлениях Мити имелось определенное противоречие: с одной стороны, ему страстно хотелось,