Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

уже трясло:

– Я был здесь. Все видел. Через три недели они уничтожили как через три года. И наши к ним присоединились. Правительство. Володя же не за себя подал заявление. Он весь кабинет распустил. Всех одной закорючкой.

Симон не реагировал. Это он уже слышал. Ничего нового.

Сергей успокоился.

— Он мою Анисью. Ты это знал? Еще тогда. До того, как мы с ним вместе сели. Уже десять лет прошло. Только потому, что моя. В правительстве я мешал. Я вижу о вас. В камере он с твоим письмом. Пальцы в сперме. Ненавижу. Она беременна была. Из-за него я потерял своего ребенка. Вытолкал ребенка.

Симон прищурился. Остро:

– Что ты сейчас хочешь? Мы с тобой сочиняли текст. Твои слова: используй, Симоне свой последний ресурс. Напомнить этот ресурс или показать? Праведник. Кукловод.

(Пауза, Симон продолжил)

— А ты спросил у Аниси? Почему так вышло?

Сергей умолк.

Долгая пауза.

– Сейчас он вернется. И ты снова будешь рядом с ним. В голове не укладывается. Что это, Симон? К чему он тебе? Почему ты держишь его?

Тишина.

Было слышно, как где-то на улице скрипела калитка.

- Я с ним, потому что я его создал.

Сергей шепотом.

— Гореть тебе в аду, Симон.

"Я и так там".

VI. ДОБРОДЕТЕЛЬ

(Володя, 18 р.)

Елисаветград, январь 1899 года.

В рыбном ряду воняло. Тухлое и скользкое. Мороз держал, но солнце уже плавило снег и обнажало чувство. Под ногами все устлано рыбьей чешуей, хвостами, молоками. Снывали облезлые, голодные собаки.

Володя курил самокрутку, упершись плечом в промерзшую стену. Мать отправила: купить, принести. В голове пульсировало. От S.: "сначала - стань мужчиной."

Как?

И здесь – она.

Пальто бордовое. Шапочка не по размеру. Упражняла ее руками. Щечки румяные, снег на воротнике. Глаза черные. Может на пару лет старше. Перчатки.

Сейчас или некогда. Она посмотрела. Выразительно. Оценила.

Подвел фуражку. Двинулся.

- Добрый день, - просто становясь рядом.

Взглянула:

– Неужели хотите поцеловать?

Он не улыбался. Смотрел нагло, будто имел право.

– Я Владимир. Учусь. Художник. Да, хочу.

Брызнула, но не отвернулась.

- Олеся, - сказала. – А что вы курите?

– Сам кручу. Хотите?

Поморщилась. Не убежала.

Володя, это твой шанс.

******

"Сейчас. Ко мне. Здесь рядом." - и улыбнулась.

Дверь осталась приоткрытой. Стукнули от сквозняка. Она зашла вперед, не оглядываясь. Пальто на вешалку. Шапка в кармане. Сапоги под скамейку.

Володя собирался что-нибудь о себе рассказывать. Не нужно было.

– У меня есть портвейн. Здесь, - протянул, как ученик.

Она обернулась, уже без корсета.

- Ты дурак? Нельзя!

– Почему?

Не ответила. Сбросила все. К остальным.

Босиком. Залезла на кровать. Коленки, локти. Голова в подушку. Все, как он мечтал. Хоть. Страсть. Влюбилась?

Стоял. Думал, надо будет уговаривать. Крючки ковырять. Кружево. Но нет. Она без одежды. Уже. Можно.

Стянул лахи. Впервые не один, а с женщиной. Вошел. Неглубоко. Она все умеет. Он сейчас тоже. Замер. Тепло.

— Ну, ты еще долго это?

Володя услышал. Хорошо. Глубже. Уехали.

Она молчит. Не возвращается. Так должно быть? Володя не знал.

– Господи. Давай скорей. Кончи!

Поднялась. Подушка под бедра. На спину. Коленки в стороны. Так тоже бывает? Ускорился. Пара толчков. Все. У нее.

Отвернулась.

— Чего уставился? Умывальник там.

Вода холодная. Судорожно. Она так и лежала на подушке. Ноги к стене. Так все поступают?

Завтра и еще три раза точно так же.

******

(Володя, письмо к S,

Конец марта 1899 г.)

Увидел ее через две недели.

Шла с подругой веселая, румяная, в новой шапке. Обрадовался. Подбежал. Улыбнулся.

- Олесю…

Она остановилась. Подруга молча посмотрела на меня. Скривила губы:

– Господи. Снова этот потрясенный.

Подруга:

– Это он?

- Да. Тот… извращенец. Художник. Думает, я его люблю. Аж тошнит.

Я стоял. Как подстреленный. Они ушли. Слышал:

"Господи, которые бывают наивны". "Презренный". "Больной".

Я не сдвинулся с места. Думал, что уже мужчина. Что сделал как надо. Или тело у меня какое-то… не такое? Или с ним (ну ты в курсе) не умею, как надо.

Как дальше будет – не знаю.

А еще через месяц встретил ее снова на рынке. Ее истощало. Стояла зеленая. С мужем. Он молод. Куда-то отошел.

Она. Губы сжаты. С горечью.

- Не подходи.

- Но…

— Сомкнулись.

И тогда ее голос, как рубанок по коже:

– Я беременна. Ты похож на него. Ты подошел. Я не бесплодна. Это была его вина. Но я его люблю. Без ребенка меня бы выгнали. Все. Ты больше не нужен.

И еще. Знай. Даже не думай заявиться. Научись с женщинами. Ничтожно. Ничего не можешь.

Так и сказала.

Так и пишу сейчас.

Нечего скрывать от тебя.

Я стоял и молчал.

Она удалилась.

******

Поплелся домой. Ноги ныли. Вспомнил твой подарок. Тот. Я уже стал мужчиной.

Думал, какая-то мелочь. Оказалось, что меня изменило. Горько и больно.

Открыл.

Твой корсет. Для сцены. Каркас. Серебристо-серый. Металлические ребра крестами заострены, как лезвия. Сколько на нем крючков? Сотня? А эти бечевки. Вдоль спины. И между бедрами.

Я такого, конечно, не видел.

Часть тебя. Ты прислал. Твои объятия. Твой запах.

Какой ты?

Не пойму. Как дышишь? Как двигаешься? Живой человек разве поместится в этой оболочке?

Решил: надену. Буду тобой. Но он меня не хотел. Привык к тебе.

Я тянул. Руки выворачивали.

Наконец-то он заперся.

Штыри врезались в меня. Один под лопатку. Другой между ребрами. Еще один в живот.

Кровь проступила. Но я стоял. Стоял. Вдруг пошло накатывать.

Очень удивительно. Я стал тобой. В твоей коже. С твоим запахом.

И я кончил. Без рук. Без женщины. Стоя в крови. Я не знаю, нормально ли это.

Было стыдно. И приятно.

Это ты был. На мне.

Интересная игра у нас. Присылаю тебе платок с моей кровью. Чтоб ты видел.

Пиши, что делать дальше.

Твой В.

> ПРИМЕЧАНИЕ. Такой корсет – стандартная актерская вещь того времени для коррекции осанки и создания нереалистичной талии. Шили такие изделия индивидуально. Стирали изредка. Чтобы скрыть запах тела, использовали стойкие парфюмы. Застегивались на крючки и веревки, вдоль и дополнительно по внутренней стороне бедер.

VII. СЕМЧИК: ПРОЩЕНИЕ

1895 г., Полтава.

Семену (в семинарии Семчик, дома Семко) Петлюре 15 г.

Часть VII-I. ПЛАТЬЕ

[За месяц до событий в главе “JULIET”, а также во время и после нее]

Епископ Сильвестр, в мире Устим, дядя Семчика (дома его звали Семко), отодвинул парня в семинарию в середине года.

Поет, как ангел. Вид тоже. Тихий ребенок, смиренный. На бумаге пятнадцать, с виду разве тринадцать.

Шпиндик. Кожа чистая. Голос чистый. Глаза синие, большие. Ресницы длинные. Челка белокурая. Уста полные, мягкие. Парень стеснялся. Не нужно ему их. Он не девка.

Сильвестр это видел.

Он как раз подал на "повышение". Хотел новую кафедру. Пригласил в Полтаву самого митрополита. Из столицы, из Питера. Театрала, эстета и мецената. Любился в искусстве.

«Наш край вас удивит», — писав Сильвестр, — «готовим представление. Про силу русского духа. Наш театр не отстает от столичных».

С митрополитом Сильвестр – на русском. Прогибался.

За месяц до приезда его вызвали в Киев. Как раз был митрополит, проездом. Сильвестра провели. Владыка вышел к нему.

Указал