Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

Библия в кармане. Но он и так помнил.

Ребята гибли.

Истекали кровью.

Выкрикивали легкие.

Видели свои внутренности.

Симон спрашивал себя: а стоит ли Украина?

Под залпы орудий. Под снегом.

Под мраком, который не таял и днем.

Глотал от боли. То, что можно.

И то, чего лучше не стоит.

II. СИМОН И ЕВГЕН

3 февраля 1918 года.

Здание второй Киевской гимназии.

Бибиковский бульвар, 18 (ныне б-р. Т.Шевченко)

Штин в гимназии стоял тяжелый, как пуля в легких: перемешанные бинты, карболка, сладкий морфин, мужской пот, горький табачный дым. Сейчас это здание служило госпиталем.

С улицы иногда стучало — артиллерия работала по Липкам. Оставался только Арсенал.

Высокие рамы стонали, что та любовница. Центральная Рада за углом – половина власти вшилась, но Грушевский и Ефремов остались. Володя пропал без вести.

Симон стоял у окна, несмотря на опасность, зажег спички. Серая стрелковая форма, своя посыпалась вчера. В тонких пальцах лезвие для нарезки бинтов. Кровавый цвет четок смешивался с пятнами крови на манжете. Следы ухода за ранеными.

Евгений наклонился от усталости на грубой скамейке. С дождя и под желоб. Едва Круты пережили. Теперь здесь. Держать боль, разъедающую внутренности, было невыносимо. Курил и молчал.

— На что ты пойдешь ради меня? – спросил Симон. Звякнул ногтем по оконному стеклу.

Реплика повисла, как дым.

– Что? - не понял Евгений.

Симон вернулся к нему:

- Гипотетически. Скажем, соврать. Предать? Перейти границу? Сделал бы?

Евгений посмотрел в пол: Если это нужно для Украины...

- К черту. Какой Украины. Для меня.

Евгений молчал. Затем хрипло:

– Я уже убивал за тебя.

Симон приблизился напротив. Опустил голову. Взгляд был спокоен.

Евгений поднял глаза. Талия. Впервые, когда он увидел Симона, думал, что тот треснет пополам. Плечи нормальные мужские. Но этот пояс. Хотя это не мешало ему при необходимости таскать раненых.

— Так ты меня любишь?

- Прекрати.

— А что же тогда, жолнер? Скажи!

Евгений молчал. Затем резко:

– Ну ты странный.

Уста растянулись в широкой улыбке:

– Странный? Как? – Симон не отвел взгляда.

— Ну… иногда прыгаешь между языками. Внутри фразы.

– И это все?

– Пишешь двумя руками. По-разному.

– Всем безразлично. Больше ничего? — уже с улыбкой.

(Тишина ватой набухла внутри комнаты.)

– А где все ребята? – вдруг поднял Симон.

– В борделе, – коротко ответил легкий.

– А ты? Не с ними. Не с санитаркой?

– Не хочу. Да. — резко выпалил Евгений. Слова застряли в оконной раме.

– А как? Как ты хочешь, Евгений? — прошептал Симон так близко, что уши Евгения почувствовали горячее дыхание.

Тонкие пальцы перед глазами крутили блестящее лезвие. Крестик скользил в такт каждому движению.

Тишина опустилась в комнате.

— А ты не знаешь. Да? Тебе не было времени.

Евгений выдохнул. Всё так. Вокруг сами воины.

Симон сел напротив.

– Я когда-то был как ты. В двадцать шесть. Тоже думал, что все или белое, или черное. А потом – Франко. За один вечер он вырезал из меня патриотическую наивность, как скальпелем. Помнишь, как Михаил на парах мог тебя так поглотить, что ты не замечал, как прошел звонок?

– Так и было, – сказал Евгений. — Я в Киеве, а не в Зашкове из-за него.

– А я ходил к ним обоим. Грушевский и Франко. Жили через забор. Вечные враги. И вот они меня и лепили, как глину. А теперь я спрашиваю тебя: как далеко ты пойдешь ради меня?

Евгений поднял глаза. Медленно, с вызовом:

– Пока это не будет предательством.

Симон усмехнулся мягко. Как кит.

— Sicut in praesepio iacuisti, Domine… Если ты лег в яслях, Господи, войди и в меня. В это тело. В эту плоть.

Возьми мое нутро.

Проникни сквозь кожу, и мозги, и воспоминания, и страх.

Это Иоанн Златоуст, Евгений.

Завтра твое первое причастие.

(взгляд задерживается)

И в это же мгновение стукнуло. Звенит. Треск стекла. Взрывная волна прижала к полу. В коридоре закричали.

В дверь влетела их самая маленькая санитарка, Аленка. В крови по локоть, лицо в золе.

– Там! Их порубило! Одного порвало! Быстро!

Они сорвались вместе.

III. СВЯТЫЙ СИМОН

4 февраля 1918 г., Киев

Завод “Арсенал”

(ст. метро "Арсенальная").

Киев не город. Крик.

День штурма. День креста.

Три колонны наших,

как три копья в тело старого города.

С Никольской (Подол)

С Александровской (Грушевского, Печерск)

Из Московской (Княжей Острожских, Печерск)

И в центре всего – не флаг.

Сам-один.

Потертая шинель. Заплатка на плече.

Серебряные серьги-подвески. Маленький, черный, как из детского молитвенника.

И светлые глаза.

Волосы пеплом выбиваются. Смушковая шапка.

Багровый шлик-хвост.

Капюшон. Светлый. Круг шеи.

Видел смерть.

> - Гайдамаки, вперед! -

— Отамани, начинайте! С Богом! Еще раз!

Голос бьет в сердце.

Не слова, но заповеди с Неба.

Рядом взрыв – он не прячется.

Падает кто-то из старшин - становится на колени. Сам перетягивает рану. Водой поить.

Говорит устами:

— Держись, сынок. Ты не зря здесь лежишь.

Отпускает грехи.

У пушек сам.

Возле убитых сам.

Впереди лавил сам.

- Вперед, гайдамаки! По Арсеналу! Расчет!

Единственная его команда.

Все слушают.

К ночи гнездо с ядом взяли.

Цехи как кишки Левиафана. Выпотрошили.

Повстанцы прятались, как крысы.

Третья ночь, 5 февраля. Зачистка завершена.

Три сотни пленных. Оружие реквизировано.

И здесь появляется Он.

Не на коне.

Пешком.

В шинели, сшитой для осени.

Словом вооружен.

- Если хотите их стрелять - стреляйте меня. Это рабочие. Украинцы. Задуренные врагом. Я этого не позволю. Первым шаром меня.

Молчание.

Пулеметы успокоились.

Пленных повели в Лавру. Заперли.

Ибо Он так сказал.

5 февраля. День.

Киев дымит, но уже не кричит.

И Симон уходит.

Печерском.

Небо путь указывает.

Шинель плывет над мраком.

И крестик в руке. Сжимает.

С каплей крови.

Подходит к Лавре.

Дверь сама перед ним приоткрывается.

Становится на камень. На колени.

Крестится. Трижды.

Плечо ранено.

Сильнее боли.

> — Господи…

Если ты еще здесь…

Прости мне, что не сберег.

Прими Украину, рождающуюся в муках.

Как надо – забери меня.

Но не их.

Кто-то видел луч над его головой.

Где-то замирал крест.

В Праге говорили, где он упал на колени, остались золотые следы.

В ту ночь родился

Святой Симон.

> ПРИМЕЧАНИЕ.

Эта часть основана на воспоминаниях и дневниках.

Никакой выдумки от автора.

Корреспонденты воспоминаний:

В. Шпилинский, подполковник А. Марущенко-Богдановский, генерал В. Сальский, З. Стефанив, П. Феденко, Марина Нестеренко.

IV. АРСЕНАЛ

4 февраля 1918 года.

Здание второй Киевской гимназии.

Госпиталь.

- Господи, где я?.. - Евгений открыл глаза.

Диван. Госпиталь. Оружие на месте. Сегодня зачистка.

Прямо над ним голова.

Дымом пыхает.

Полные губы в улыбке через все лицо. Симон.

- Вставай, жолнер. Весь спектакль проспишь.

- Какую?.. - голос хрипел. Не до конца проснулся.

— Причастие же твое. - сказал и уже не смотрел на него. Был занят.

Рейвах. Новые и старые шинели. Формы разных частей. Симон подбирал костюм. В зубах та же сигарета, уже укороченная, подкуренная снова.

– Вот ты где. Моя кошка. – сказал почти сам себе. Старо. Осенняя шинель. Потертая. Явно не для февраля и не в снег.

На нем уже было теплое — толстая серая кофта и нижнее белье. Но в глаза всем бросится шинель.

– Да давай. Нужна твоя помощь. Затаскивай мне поясок. Точнее. Я не могу двигаться нормально. Сам не справлюсь.

Евгений поднялся. Он спал в форме. Под ногами что-то хрустнуло — флакон. Пустой.

- Тебе плохо?..

Симон