Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

перстом на картонку. Поднял бровь.

— Вот. Платье Джульетты. Я согласен только на нее. Никаких убогих мучеников. Я люблю классику. Красоту. Стиль. Понимаете?

Платье было белое. С жемчугом. Шелковая. Дорогая. Венчальная.

Сильвестр кивнул. Послушно. А потом написал для закрепления:

******

Высокопреосвященнейший Владыка!

Склоняюсь пред Вашим Архипастырским Милосердием и смиренно жду великой милости: Вашего визита в нашу сирую обитель.

Ваше Высокопреосвященство всенепременно озарит наш малороссийский край, даст отрокам надежду на спасение и утвердит веру ихнюю.

Смею обратить Ваше внимание на одного из питомцев в составе труппы.

******

Платье сшито на очень миниатюрную женщину. Таких даже среди девушек немного. Не то что среди ребят из семинарии. Здесь крепкие парни от коровы и поля. Устим нервничал.

А если не подойдет. Вдруг Семко уже вырос? И тут Сильвестра озарилось. Это же детское платье. Либо сестры, либо…. Господи. Нет. Не его это дело.

Привез. Примеряли. Подошла. Еще и в талии вшили. А плечи чуть-чуть расширили. Парень как ни крути.

Слухи расползались: митрополит алчет. Чтоб как девочка, только мальчик. Но Сильвестр не мог обмануть святого человека.

День выступления. Скромную Полтаву озарил своей милостью Высокопреосвященный Владыка.

Семчик на сцене как свет. Легкий, гибкий, открытый. Каждое движение, жест, оборот, как дуновение весны. Целует Ромео. Поет. Танцует без обуви, будто не касается пола.

Дядя знал, что это чистый ребенок. Однажды после репетиции уточнил у малыша, или он уже целовался. Семко догрыз яблоко и уточнил: "С девушками? На сцене ли с Ромео?" Маленький котенок.

После выступления.

Семчик уносится в гримерку, белый, как мел. Не ел два дня. Трусится.

– Я не могу. Я – не она.

Дядя ждал. Докурил.

– Не переодевайся.

Пауза.

– Ушли. Тебя ждет Владыка. Говори с ним по-москальски. Целуй перста. Он для нас все. Для тебя.

Даже не похвалил.

Часть VII-II. ШАПКА

[Семчик и Семко]

Дядя меня вел по коридорам, молча, только сапоги скребли по каминному полу. Я думал: будут бить. Резками. Или водой облить и на мороз. Не будут давать спать. Привяжут, засыпят солью, не дадут кричать. У нас так ко всем поступают.

За непослушание.

Мне тоже доставалось.

Было, что ногти слезли после гвоздей.

Может быть, я плохо сыграл.

Митрополит скажет: не Джульетта, а позорище.

И усыпит.

Вошел. Я сам. Дядя остался.

А он был… Не то. Не стар.

Клетчатый костюм модный. Туфли блеск. Не злой.

Пальти тонкий. Кольца. Без колец. Я приложился.

Запястье чистое, тонкое. Кожа нежная.

Волосы, мягкие, вложенные. Пахнул духами. Не как у дяди. Легко, без удушья. Дым дорог. Какая-то тонкая штука для курения.

Шея выбритая, чистая, креста не видно. Голос тихий. Сказал:

— Ты был неотразим.

Похвалил. Не будет бить. Это было приятно.

Улыбнулся. Протянул книгу.

Шекспир. Кожа. На английском.

— Заслужил. Учи иностранный, Дориан Грей. Будешь читать в оригинале.

Я взял.

Поклонился.

— Иди, мальчик.

Я вышел.

Дядя вошел. Закрылись.

Утром дядя скомандовал:

– Собирайся. Поживешь у меня, пока я здесь.

Везет меня в собор. Служба длинная, устал. Колокола. Ладан. Я в своей черной потертой рясе. Нужно новое. Куца. Рукава короткие.

После службы дядя ведет меня вверх. Каменная лестница. Келья. Мягкий свет. Ковры. Киот без пустой иконы. Дерево черное. Бархат. Канаты. Кисточки.

кресло.

Столичный.

В золотом облачении.

Улыбается.

— Поди сюда, дитя.

Я уже не боюсь. Не будет бить. Спокойный. Красивый. Щедрый.

— Готов служить своему Владыке, Семён?

Молчу.

— Не кормят вас там, одни кости. Но так лучше. Для театра.

Подсунул стол на колесах.

Сыр, масло, хрустящая булка. Орехи. Груши. Вино как кровь. Бокалы медные с камнями.

Он наливает меня.

— За искусство. За красоту.

Им как зверь. Рот полон. Смотрит на меня.

Вино я уже пил, к Рождеству. Пробовал.

Никто не знает, но уже курил.

Улыбнулся. Говорит мне:

— И смирял тебя, и томил тебя голодом, и питал тебя манною, которой не знал ты….

А дальше все поплыло. Смешалось. Какие-то реплики. Темно.

— Мерзость! Я не могу ждать!

Наклоняется. Руки на мои плечи. Больно. Трясет. Ключицы как поломанные.

Свет из окон растягивается прядями.

Все. Дальше ничего.

Оклигиваю. Я голый. Руки разведены в раму. Киот. Привязан. Плечи ноют. Что это. Я не понимаю. Больно. Дико больно. Там. Боже. Чем я провинился? Что делать? Толчки. Стучит меня. Тумба с резьбой.

Стогне.

Его руки у меня на шее, веревку с моим крестиком затягивают.

Раз

Раз

Я задыхаюсь, кашляю. Как его вытащить из меня. Я не могу убежать. Привязан. Рот не слушается. Крикнуть не выходит. Как онемел.

Останавливается.

Дергает. Веревки падают.

— Не могу так. Он меня доконает. Слазь давай. Понравилось? На пол. На колени!

Чего замер, рыбка?

Я стою. Бьет по голове. Палкой. Валюсь. На пол. Поднимает меня за шею.

Нет. Я не желаю. Не буду.

Снова бьет меня. Во рту кровь.

Губа рассечена.

Боже. Прости меня.

Я не желаю. Его естество в крови.

Смеется.

Показывает по сторонам.

— Это твоя кровь, выродок. Слижешь. Сейчас уже получится.

Не могу дышать. Зачем во рту.

В горле. Что ему нужно?

Захлебываюсь.

Мне тяжело.

Снова по голове.

За волосы.

Меня выворачивает. На ковер.

Дальше не знаю.

Высокопреосвященный Владыка так и не дошел до благодати. Того дня.

> ПРИМЕЧАНИЕ. Киот – большая резная тумба сверху со сквозной рамой под икону.

Часть VII-III. АД

[Саймон]

Его не выпустили.

На следующий день.

И снова.

Это повторилось. И еще. И еще.

Со следующих раз Его Высокопреосвященство уже изливало свою милость на ребенка.

Выходило.

Малыша перед каждым визитом подкармливали — чтобы румяные щечки.

Свои боялись вздохнуть.

Беспокоились.

Чтобы Владыка не засмущался.

Снимали жар, промывали, смазывали губы и гематомы, как совсем препараты.

Он скрывался. Находили. Возвращались.

Пытался убежать.

В город.

На вокзал.

В лес.

Ловили. Возвращались.

Резал вены.

Вешался.

Травился.

Откачивали. Возвращались.

Угрожали, что будет хуже.

А что могло быть ужаснее?

Он мог неделю не есть.

Не было выхода.

Пекло. Тихе, беззвучне.

Пахло пряниками, конфетами и марципанами.

После первой травмы он стал называть себя Симоном.

Как был записан. Как в святцах.

К тому же стыдился, говорил: Семен.

А теперь Симон. Как апостол. Кого избивали, но не сломали.

Учил иностранные языки.

Должен был выжить в клетке. С книгами, которые палач обожал.

Учился хорошо. Оставили на второй год. Чтобы радовал светлый взгляд. И меньше шороха.

Друзей не было. Сами приятели. Никто не знал. Но отворачивались.

Один Василий.

Не убежал. А когда вырос, стал писать сказки. Для детей. А плакали взрослые.

Потому что что-то сжимало горло.

Стал лучшим детским писателем.

Без биографии. Без имен.

Только голос — теплый, но такой одинокий.

Симон не читал эти сказки.

Не мог. В сказках можно спасти.

Но не всех. Не всегда.

И больше ничего.

> ПРИМЕЧАНИЕ: Николай Михновский в 1890-х был адвокатом и имел собственную юридическую библиотеку. Описания преступлений, связанных с сексуальным насилием в отношении несовершеннолетних, были подшиты в тома для дальнейшего использования в судебной практике. С Петлюрой был знаком с 1897 года.

> ВАСИЛИЙ КОРОЛЕЙ-СТАРЫЙ, "Потерчатая":

На болоте засветился второй огонек, потом третий, десятый, двадцатый... То Потерчата (*души потерянных невинных детей) бежали по дороге, чтобы указать благодарности Оверку путь домой. Потерчатка была маленькая, совсем голая, с большими, блестящими глазами и торчащими синенькими хохолками на головках. Бежали они живо, только их маленькие ножки не могли широко ступать, а потому они продвигались вперед очень медленно.

## #25. Николай

I. УЖИН

(Володя)

"Замок врача". Маловладимирская, 60. (Гончара).

Квартира