Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

нравиться. Но у вас есть черты, которые я никак не могу принять. Попробую вам объяснить, что имею в виду. Вам кажется, что ваша главная и единственная задача — задержать преступника и дать в руки следствия доказательства его вины. Это действительно главная задача. Тут я согласен. Но не единственная! Мы с вами выступаем как представители закона, а ведь закон имеет огромную нравственную силу. Эта нравственная сила должна быть присуща и нам с вами. Никакой успех в расследовании преступления не может оправдать безнравственного или неэтичного поступка с нашей стороны! Да, я был убежден, что Шакин подло клевещет на вас. Сделать то, в чем он вас обвинил, вы не способны. Но вот побудить врачей сказать неправду родственникам больного, дать неверные сведения обвиняемому или его родственникам, — это, к сожалению, вы считаете допустимым. Вам кажется, что таким образом вы действуете в интересах дела, применяете некую военную хитрость, но вы заблуждаетесь. Нам поручено огромное святое дело, и делать мы его должны исключительно чистыми руками! И еще… Хороших людей неизмеримо больше, чем плохих. А тем более, чем преступников. Поэтому ставить человека под подозрение можно только тогда, когда для этого есть очень, очень серьезные причины. Военная хитрость допустима лишь на войне, да и то только против заведомого врага.

Сомов потупился:

— Мне не хочется уходить из отдела.

— Не хочется? Ну и не уходите! А если кто-то что-то скажет по этому поводу — не все ли равно! Главное, чтобы вы сами чувствовали себя правым. Сами!

…В тот же день, поднимаясь после обеда на свой этаж, Коноплев увидел на лестничной клетке знакомую фигуру яйцеголового рыжеватого мужчины в пиджаке-куртке «сафари» и легких брюках из серебристой ткани. То был Борис Никифорович Заяц. При виде Коноплева тот, прихрамывая, устремился вверх.

Подполковник прибавил шагу, настиг историка:

— Скажите, вы действительно рассчитываете, что я вас не догоню?

Борис Никифорович остановился, пожал плечами:

— Издеваться над физическими недостатками людей грешно.

— А обманывать ближних не грешно? — спросил Коноплев. — Может, обсудим этот вопрос у меня в кабинете?

— Меня ждет начальство, — важно изрек Заяц.

— Знаю. Но оно, как вы выражаетесь, ждет вас в четырнадцать ноль-ноль, а сейчас без двадцати. Нам еще надо закончить начатый когда-то разговор. Для меня это — дело принципа.

Переступая порог кабинета, Заяц произнес с иронией:

— Вот вы какой! Прин-ци-пи-альный! Впрочем, я об этом давно догадался, еще тогда, когда вы провели целый месяц на даче, у меня в гостях.

Слово «в гостях» он произнес с нажимом.

— Какие там «гости», — поморщился Коноплев. — Ведь я, кажется, уплатил вам за постой? Или мало?

— Нет, что вы… Мы с вами квиты.

— Не совсем… Помните, вы утверждали, будто разбогатели от трудов праведных? На, поверку, однако, выходит: не совсем так. Рыльце-то у вас в пушку!

— Оставьте мое рыльце в покое! Я и без того знаю, что оно вам не нравится.

— Не стану скрывать, совсем не нравится. А знаете почему?

— Знаю. Потому что мы с вами разные люди. Вы «бессребреник», аскет, а я — нормальный человек, не считающий за зло богатство и комфорт. Вы, кажется, заглядывали в библию. Так вот, там сказано: «Имеющему и дадено будет».

— Лично мне эта библейская истина, Борис Никифорович, напоминает рекламный девиз одного крупного банка в ФРГ: «Что у тебя есть, то ты и есть». Но так ведь то капитализм! А мы живем в социалистическом обществе.

— Между прочим, — с вызовом сказал Заяц, — аскетизм не имеет ничего общего с принципами научного коммунизма!

Коноплев иронически поглядел на него:

— Вон вы где поддержки ищете! Не найдете. Теория научного коммунизма отвергает не только «аскетический», но и «потребительский» социализм. Собственно говоря, это две стороны одной и той же медали «бедного» человеческого существования, где материальное и духовное находятся в состоянии антагонизма…

— А может быть, вам известен секрет гармонии, Николай Иванович? — Заяц не скрывал издевки.

Коноплев окинул собеседника презрительным взглядом:

— Кое-что на этот счет известно. И не мне одному. Еще Карл Маркс сказал: «Для того чтобы пользоваться множеством вещей, человек должен быть способен к пользованию ими, то есть он должен быть в высокой степени культурным человеком».

— Я, конечно, к числу последних не отношусь? — осклабился Заяц.

— Нет. Не относитесь. Между прочим, деньги за скрипку Вильома были вами переданы Дмитрию Лукошко не до смерти отца, как вы клялись и божились, а после.

Заяц ответил с вызовом:

— Я мог бы отрицать, но не стану. Да, после! Я пошел на эту невинную ложь по просьбе Мити, с отцом которого был очень дружен.

— Эта «невинная», как вы изволили выразиться, ложь способствовала сокрытию преступления, отодвинула его разоблачение!

В лице Зайца что-то дрогнуло, но голос его был по-прежнему спокоен:

— Ерунда!

— Нет, не ерунда. Деньги, которыми вы оплатили похищенные Митей из опечатанной квартиры скрипку и складень, пошли на оплату убийства старика Лукошко!

В лице Бориса Никифоровича Зайца произошли перемены. Стянулась, обнажив скулы, бледная кожа, стали заметнее многочисленные веснушки, глаза ушли глубоко в глазницы. Губы затвердели, подбородок выпятился вперед.

— Меня не запугаете! — неожиданно грубо сказал он. — Можете говорить что угодно. Но инкриминировать мне нарушение Уголовного кодекса вам все равно не удастся!

— Пожалуй, — спокойно согласился Коноплев. — А вот грубейшие нарушения нравственного кодекса здесь налицо. Вы не находите?

Наступило молчание. Первым его прервал Заяц. В его голосе прозвучали просительные нотки:

— А вы не знаете… зачем меня вызывают сейчас туда? — Заяц завел глаза под потолок.

— Знаю. Так и быть… Один раз в жизни выдам служебную тайну. Вас вызывают, чтобы раз и навсегда отказаться от ваших услуг! Ну, а причину вам, должно быть, объяснять не надо?

— Не надо, — со вздохом проговорил Заяц и стал подниматься со стула. В дверях он задержался на мгновение и, помявшись, спросил:

— Последняя просьба. Удовлетворите мое любопытство, скажите: что станется с коллекцией Лукошко?

Коноплев пристально посмотрел на Зайца.

— Оставьте свои надежды, — резко ответил он. — Обещаю: я лично прослежу, чтобы вам тут больше ничем не удалось поживиться!

Заяц скорчил одну из своих гримас и, прихрамывая, покинул кабинет. Коноплев остался один. Однако только что прозвучавший вопрос требовал незамедлительного ответа.

Николай Иванович прошелся по кабинету, повторил про себя: «Что же станется с коллекцией Лукошко?» И в то же мгновение будто пелена сошла с глаз и с вещественной осязаемостью ему вдруг открылась судьба несчастной коллекции… Лишившись при трагических обстоятельствах своего хозяина, потеряв нравственное право оставаться единым художественным организмом, она прекратит свое существование…

Разойдутся по музейным запасникам, комиссионным магазинам, частным рукам: лампа настольная, белого металла на овальной