Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

На нем только вешаться… Что за недотепа! Лучше бы я вбила крючок сама! А ну-ка, дай табуретку! Живо!

Он послушно принес из кухни табуретку. Нина легко, словно ей было двадцать, а не тридцать, вскочила наверх. Подняла руки с мешком, потянулась, край халата приподнялся, и стали видны верхние полоски чулок, слегка вытянутые пластмассовыми застежками от резинок.

Как будто кто-то толкнул его вперед, он шагнул и обхватил руками теплые, плотные ноги жены, прижался. И тотчас же ощутил сопротивление. Она резко отстранилась, табуретка качнулась.

— А ну-ка, пусти! — голос был резкий, неприятный.

Высвободившись из его рук, Нина спрыгнула с табуретки.

— Бесстыжая, — хныкал Митя. — Завела себе любовника, а мужа гонишь.

— Замолчи!

Он испугался, прикусил язык.

За завтраком Нина заявила:

— Так и знай, я им все сказала!

Митя не донес ложку до рта, замер. Длинная макаронина свисала вниз, того и гляди, упадет. Казалось, его интересует только одно — упадет или нет. Глядел на макаронину с таким напряжением, что покраснели глаза. Наконец выдавил из себя:

— Сказала? Что сказала?

Нина сорвалась на истерический выкрик:

— Это ты подговорил их убить Булыжного! Какая подлость!

Митя почувствовал облегчение. А он-то думал… Слава богу, пронесло. Разжевав макаронину, спокойно произнес:

— Я подговорил убить Булыжного? Да ты с ума сошла! Какая глупость! Ничего себе обвиненьице! Скоро твой дружок поправится и сам все скажет… Но как ты можешь говорить о любовнике со мной, твоим мужем, ставить нас рядом?

Нина возмутилась:

— Ты и он… Да разве вас можно поставить рядом? Ты мелок, корыстен, для тебя жить — это значит владеть чем-нибудь. Таким, что превышает твои возможности, потреблять то, на что у тебя нет никакого права… Ты не всамделишный, чтобы существовать, тебе нужно постоянно самоутверждаться! Причем за счет других… А он… Ему не надо самоутверждаться, он таков, каков он есть, умен, добр, честен, смел. И ему ничего не нужно: ни денег, ни тряпок, ни комфорта — ничего! Он и меня сделал другим человеком. Я ему стольким обязана!

Ложка вновь двинулась к Митиному лицу, но в последний момент макаронина все-таки сорвалась, прокатилась по мятой пижаме, оставляя на ней масляные следы, и упала на грязный линолеум.

— Вот не везет! — не проговорил, а проныл Митя, заглядывая под край криво свисающей со стола клеенки. Ему жаль было утерянной макаронины.

Митя постарался пропустить обидные слова жены мимо ушей. Риторика влюбленной дуры. Ничего, одумается.

Нет, он не переоценивал своих личных достоинств. Красавица Нина никогда бы не остановила на нем свой выбор, если бы однажды не увидела его в блестящем окружении редких и дорогих вещей отцовской коллекции. А раз так — можно не опасаться, что Нина поддастся своему чувству к этому нищему забулдыге Булыжному и уйдет к нему. Особенно сейчас, когда Митя наконец добился своего и отцовская коллекция переходит в его руки. Может быть, пора поставить Нину перед выбором: или коллекция, или любовник. Она испугается и отступит, непременно отступит! — пробовал убедить себя Митя. Но червь сомнения грыз его изнутри, иногда ему начинало казаться, будто коллекция внезапно потеряла свою власть над Ниной, уступив ее какой-то иной, непонятной и поэтому неодолимой силе.

После ухода Нины Митя некоторое время без толку слонялся по маленькой квартире, не зная, чем заняться. Он не любил этого обиталища. Его убожество раздражало Митю. Особенно болезненно он воспринимал дешевые безделушки: кованый фонарик ценой в 20 рублей, чугунный подсвечник — 8 рублей, чайный сервиз из керамики — 30 рублей, чеканку, изображавшую грузинскую девушку с кувшином на плече на фоне улыбающегося солнца, — 18 рублей. Ему, выросшему среди уникальных и бесценных вещей, среди сокровищ, претила вся эта дешевка.

Теперь, когда отца не стало, они, конечно, могли бы жить в квартире с антресолями, на старом Арбате. Но Нина почему-то не хочет. Это все из-за Булыжного! Шлюха! Может, прогнать ее к чертовой матери? Один он, во всяком случае, не останется.

Митя решительным шагом подошел к телефону. Сначала позвонил на работу; мол, нездоровится, потрудится дома, к тому же у него есть отгул… Потом набрал номер Ляли. Услышав ее голос, спросил:

— Можешь быстро приехать ко мне?

— Конечно! — в Лялином голосе звучала радость.

— Жду!

Хотел было привести квартиру в порядок — помахал щеткой, разгоняя пыль по углам, сунул носки и пижаму в мешок с грязным бельем. Но ему это быстро надоело. Зачем стараться? Ляля любит его таким, каков он есть.

Может быть, Ляля тоже хотела, чтобы Митя любил ее такой, какая она есть? Примчалась на свидание форменной растеряхой: волосы разметались, набухшая от обилия материнского молока грудь, того и гляди, вырвет с корнем пуговицы на блузке, встречная складка на юбке смялась и при ходьбе выворачивается наружу, петля на колготках спущена. Митя подосадовал: «Дуреха, не могла как следует приготовиться к встрече с любимым человеком! Сама портит свое счастье».

— Извини, Митенька, Толик совсем замучил — верчусь как белка в колесе, от него отойти на шаг нельзя, а ведь у меня еще и диссертация. С ребенком так трудно!

— Я же тебе говорил… Сама захотела, — буркнул Митя, полностью снимая этими словами с себя бремя отцовской ответственности.

Он с азартом подскочил к Ляле:

— Прочь, прочь все лишнее, иди сюда, скорей!

Но зря он так торопился, напрасно возбуждал себя. Крах!

Откинулся на подушку, закинув кверху локоть, прикрыл глаза, пробормотал:

— Ты сама виновата…

Хотя, в чем именно была виновата Ляля, сам не знал.

— Митенька, любимый… Не расстраивайся. Это от переутомления. Ты же столько работаешь!

Ему стало жалко самого себя. Повернулся к Ляле спиной и, спрятав в ладони лицо, громко расплакался.

Она придвинулась к его плечу жаркой грудью, стала ласково, как маленького, гладить по голове.

— А волосики-то у тебя, Митенька, поредели, — сказала она.

Он зарыдал еще горше.

— Митя, что случилось? — забеспокоилась Ляля.

Тогда он повернул к ней некрасивое, красное, мокрое от слез лицо и, издавая лающие звуки, произнес:

— Твой отец погубил меня! Мой проект… Если бы он прошел… я бы никогда… понимаешь, никогда… А теперь все погибло! Боже, все погибло!

Когда они прощались, он достал из кармана халата заранее приготовленную сложенную вчетверо двадцатипятирублевку, протянул Ляле:

— Вот возьми… Купи что-нибудь маленькому…

Ляля отшатнулась:

— Что ты, Митя! Как ты можешь?

Она повернулась и пошла к двери. Ожидала, что он задержит ее, объяснит свой жест, рассеет недоразумение. Но Митя не двинулся с места. Только вяло подумал: «Ну и тут с тобой! Скатертью дорожка!»

Мите было не по себе. Страшно разболелась голова. Надо было выпить анальгину, но он не знал, где