Читать книгу - "Тайна дома №12 на улице Флоретт - Владимир Торин"

ускоренного роста и средство, вызывающее звериный голод у плотоядных растений, — все это связано. Вы что-то готовите. Что-то мерзкое. Мое терпение лопнуло. Я больше не стану доставать для вас образцы Карниворум Гротум, так и знайте! Я не позволю вам задействовать его в ваших гнусных целях. Я скорее сам убью его, чем позволю вам к нему приблизиться и…

Игла шприца вошла ему в шею.

— Что…

Профессор обернулся. Перед глазами все поплыло.

Исполнив свое черное дело, уколовший его человек развернулся и походкой сомнамбулиста направился обратно в свой угол, чтобы снова сесть на стул и натянуть на голову полотнище.

Глава кафедры Ботаники покачнулся, ноги его подкосились, и он рухнул на пол.

Профессор Муниш словно не обратил на это никакого внимания.

— Вы так и не поняли, друг мой, что меня нисколько не волнует ваш Карниворум Гротум, — сказал он, задумчиво уставившись в пустоту перед собой. — Как же вы наивны в своих заблуждениях, профессор. Вы очень много сделали для науки, вы открыли множество неизвестных прежде растений, изобрели немало незаменимых ныне инструментов, вы нанесли на ботанические карты столько ареалов и флор, что едва ли не половину атласов в ГНОПМ можно назвать в вашу честь. Но время открытий прошло. Начинается время… изменений. Настолько сильных и глобальных изменений, что я нисколько не преуменьшу, если назову их переменами. И с каким бы я уважением и почтением ни относился к вам лично и к вашим былым заслугам, мне прискорбно видеть, что с возрастом одряхлело не только ваше тело, но и ваш дух. Ваши взгляды, ваше видение — это пыльное старье. Всему виной ваша великая дилемма, о которой вы мне талдычите годы напролет! Но у настоящего ученого не может быть никаких дилемм — есть лишь принцип открытия и безразличие к жертвам. Ведь каждая жертва — это то, что приближает оное открытие. Дилемма — это сомнение, а сомнение — это неуверенность, трусость. Трусы не остаются в веках. Трусы не меняют мир. Страдающие дилеммами недостойны называться учеными, они заслуживают быть забытыми. Но вы, Грант! Я дам вам выбор. И это будет последняя ваша дилемма. Либо вы выберете изменить этот мир вместе со мной, либо признаете поражение как исследователь и как ученый. Вы спрашиваете, что за эксперимент я провожу?.. Вы скоро узнаете. Скоро все в Габене это узнают.

Договорив, профессор Муниш вновь склонился над микроскопом. У него было еще много работы…

Утро у констебля Шнаппера не задалось.

Это должен был быть обычный день на посту. Как и всегда, господин полицейский с Пыльной площади первым делом отпер сигнальную тумбу и разжег котел. После чего вытащил свой не положенный по уставу стульчик и, тяжко на него опустившись, уже приготовился высматривать какую-нибудь глупую муху, которая будет столь неосторожна, чтобы ползать поблизости, как к станции «Трухлявый берег» подкатил трамвай и из него выбрался увалень Уилмут.

Похожий на переспелую и слегка нетрезвую грушу констебль подошел к тумбе и наделил коллегу грустным взглядом.

— Эй, что ты здесь делаешь? — нахмурился Шнаппер. — Гоббин снова поменял смены?

— А, так ты не в курсе… Ну, тебе стоит почаще наведываться на Полицейскую площадь. — Уилмут чуть повернулся, демонстрируя револьвер в кожаной кобуре на поясе. — Все стало намного хуже. Еще двое. На этот раз вокзальщики — Бэнкс и Хоппер. Парни боятся и не хотят выходить к тумбам. Гоббин пригрозил, что за трусость и неповиновение будет жестоко наказывать. Все на взводе. Кое-кто шепчется, что пора организовать, — толстяк понизил голос, — профсоюз.

— Профсоюз полиции в Саквояжне? Чтобы Гоббина удар хватил? — Шнаппер расхохотался, посчитав, что напарник шутит, но, увидев его хмурый взгляд, смолк. Это все пахло неприятностями: если уж нерасторопному ходячему пудингу Бобу Уилмуту выдали револьвер, стряслось что-то из ряда вон.

— В общем, сержант передал, чтобы ты тоже зашел и расписался за оружие.

— Да что случилось-то? В Саквояжне объявился очередной помешанный с какой-нибудь штуковиной, которая может плавить фонарные столбы или что-то в этом духе?

Уилмут недоверчиво уставился на напарника: не мог же тот и правда не знать, что творится в Доме-с-синей-крышей, учитывая, как полицию Тремпл-Толл лихорадит.

— Ты будто под землей провел последние два дня, — сказал он.

— Ну да, я не особо слежу за новостями… Ты расскажешь уже или нет? Что там с вокзальщиками стряслось?

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не подслушивает, Уилмут склонился к Шнапперу и быстро-быстро зашептал. Шнаппер, слушая его, хмурился. Это все было так не вовремя…

— Так что Гоббин удлинил нам смены и заставил дежурить в парах, — заключил толстый констебль. — Нет чтобы сократить смены, раз такое дело, еще и удлиняют… Эй, ты уже давно сидишь? Моя очередь занимать стул…

До полудня Шнаппер неистово скрипел зубами. Наличие Уилмута на посту нарушало все его планы: при напарнике констебль не мог заняться делом и, яростно зыркая по сторонам, лишь бессмысленно отмечал и провожал взглядом беспечных мух, которых в иное время он уже сцапал бы не церемонясь. К тому же приходилось выслушивать непрекращающееся уилмутовское нытье и выносить хруст свиных ребрышек, с которыми толстяк практически не расставался.

Ну а в полдень все стало еще хуже.

Не успели часы на столбе отбить двенадцать раз, как словно из ниоткуда появился мальчишка. Чумазый уличный оборванец в латаном пиджаке и огромной кепке устроился у афишной тумбы.

Игнорируя обоих констеблей, он с невообразимой наглостью взялся за расхлябанную гармошку, похожую на ветерана музыкальной войны, и принялся на ней, с позволения сказать, играть.

Прохожие, которым не посчастливилось в этот момент оказаться поблизости, морщились и ускоряли шаг, но оба констебля никуда не могли сбежать, и им не оставалось ничего иного, кроме как зажать уши руками. Звуки, которые сопляк извлекал из гармошки, походили на скрежет пилы по черепице или на голос семейного адвоката, который сообщает, что ваш покойный батюшка завещал все свое состояние кошке Флосс, — это были одни из худших звуков, которые только можно вообразить. Играть мальчишка не умел, но его самого это нисколько не смущало.

Шнаппер с выпученными от ярости глазами ринулся к нарушителю общественного спокойствия, но тот, ловко подхватив кепку, приготовленную для мелочи, в испуге бросился прочь — к ближайшему переулку.

Констебль с самодовольным видом пошагал обратно к тумбе и уже открыл было рот, чтобы потребовать от Уилмута освободить стул (за такой-то подвиг), как случилось немыслимое — мальчишка вернулся. И вновь взялся безобразничать. А еще он нагло ухмылялся, глядя на представителей закона. И более того, на этот раз он встал со своей кепкой