Читать книгу - "Фуга - Елена Владимировна Ядренцева"

— Вы не могли бы, — попросил Томас, с трудом подбирая слова, — вы не могли бы закрыть магазин минут на двадцать?

— Могу и на сорок. — Йэри кивнул и действительно двинулся к выходу — перевешивать вывеску стороной «Закрыто».

Томас выдохнул. Вообще-то мастер должен, кажется, справляться сам.

— Ну вот еще, — ответил Йэри от двери, не оборачиваясь. — Сейчас я сделаю нам чаю. Вы обсохнете. Потом выпьете чай, хотя вам и не хочется, а перед этим все же снимете с себя мокрый плащ. Потом изложите толком все ваши горести. А потом мы подумаем, как быть.

— Я не смогу провести у вас так уж много времени.

— Снаружи люди потеряют мастера на двадцать минут, как вы просили. Вы сюда идете дольше.

Вот тут и пролегала та граница, которой Томас не переступал. Это были отцовские дела, это были дела Йэри, но никак не его. И если Йэри решил подарить ему немного времени, то оставалось только поблагодарить и молча выпить поставленный под нос чай в белой кружке тонкого фарфора. Чай, к слову, оказался густым от сладости.

— Зачем вы положили сахар?

— Вам полезно.

Больше всего Томас боялся, что сейчас Йэри снова расплывется в этой улыбке — специальной улыбке старшего родственника, под которой тебе навечно семь. Но Йэри, слава всем богам, решил взять другой тон:

— Ну? Вас обидели в Приюте?

— Не совсем.

— Вы даже не пытаетесь его понять, — сказал Йэри задумчиво, — вы ведь даже не даете ему шанса. Рыси не даете.

— Я дал ему шанс.

— Он вам тоже дал.

— И вы хотите сказать, я им не воспользовался?

Йэри пожал плечами — думайте, мол, сами — и тут-то и изрек свое загадочное:

— Вы беспокоитесь не о том. Общались ли вы с девочкой?

— Которая называет себя Щепкой?

— Ну естественно.

Вот это-то его и волновало. Все что-то знали, только он, Томас, ходил вслепую, и сейчас Йэри был доволен его ходом, а он понятия не имел, что именно сделал.

— Странная девочка, — ответил. — Не поймешь, то ли тянется к тебе, то ли отталкивает.

— Одновременно, друг мой, все одновременно, — произнес Йэри нараспев и соскочил со стула. Ему сегодня не сиделось на месте: он то принимался ходить кругами, то вдруг забирался на прилавок-стойку и болтал ногами, то останавливался напротив Томаса и наблюдал, по-птичьи склонив голову набок.

— Вас что-то радует? — осведомился Томас. — Нет? Волнует?

— Меня волнует все, что происходит, — ответил Йэри. — Знакомство ваше с милой девушкой — особенно. Вы же ведь им пообещали покровительство, причем всем сразу.

— Кому всем?

— Приютским детям, на банкете. Когда призвали их заходить в гости. Они ведь были официальной делегацией, а значит, представляли Приют, и пригласить их было с вашей стороны как-то…

— А что включает мое покровительство?

— Да всё.

Томас представил это «всё». То есть получается, Щепка с ее визитом могла быть только первой ласточкой? Ну замечательно. А скоро они начнут приходить по двое, по трое, потом решат остаться на ночь, а потом ты сам не поймешь, как вокруг тебя в твоем же доме с комфортом разместится пол-Приюта, разве что Рысь, наверное, не явится.

— Они пока не поняли масштабов вашей щедрости, — продолжал Йэри, — да вы и сами их еще не осознали. Киньте в суп базилика и послушайте. Мне следовало рассказать об этом раньше, но я ведь вечно забываю, что вы не… Пригласить в дом — для мастера то же, что предложить защиту, девочка с острым деревянным именем все верно поняла. Поэтому мастера и не приглашают к себе кого попало, кроме горожан.

— Но ведь Приют считают частью города.

— Да вы сами знаете, что частью города они никогда не были. Могли бы стать, если бы ваш отец… — Йэри досадливо махнул рукой.

— Мой отец — что?

— Ваш отец много чего не предусмотрел, — протянул Йэри не то печально, не то сердито, — собственной смерти в частности.

— Это я знаю.

— А что выходит крайний срок — это вы тоже знаете?

И снова показалось — да, конечно, еще чуть-чуть — даже словами расскажу, всегда ведь знал, это ведь самое простое, это же… И снова ускользнуло, как всегда. Только что было рядом — и исчезло.

— Ладно, — поскучнел Йэри, — про сроки пока не будем. Так что вы хотели?

Хотелось выпалить, конечно, по-мальчишески, выговориться кому-то в полную силу: «Господи, как мне это надоело, с этим Приютом, городом, детьми, серьезно, сколько можно, я не умею, я не умел никогда, откуда мне знать как…» Рядом с Йэри нет-нет да и тянуло почувствовать себя шестнадцатилетним или даже еще младше. Рядом с Йэри вдруг становилось ясно, как все это время было тяжело.

— Вы понимаете, — сказал Томас старательно ровным голосом, — кроме того, что я рассорился с Приютом, во мне крепнет и крепнет подозрение, что я знал маму девочки. Мать Щепки. И эта женщина в свое время спасла мне если не жизнь, то рассудок и достоинство, только ребенка у нее не было.

Йэри не удивился — он, наверное, никогда не удивлялся. Чуть насторожился, на миг появилась и пропала морщинка меж бровей:

— Знали… в каком смысле?

— Нет, нет, не в этом. Она была моим преподавателем, и мы, и я…

Как объяснить, что именно «они»? Лана была старше его в два раза, носила туфли на платформе и платья-мешки и не умела улыбаться не устало. В Кесмалле, городе, который все называли Центральным, они встретились случайно — Томас тогда только уехал от отца и поступил в местный университет. Не то чтобы он распространялся, кто он и откуда, но ректор, как выяснилось, знал отца в лицо, а ректора знали главные люди города. С изумлением Томас обнаружил, что с детства ненавистная фамилия автоматически открывает перед ним многие двери, о существовании которых он и не подозревал. Его приглашали на вечеринки, на концерты, в галереи и театры. Его ждали. В тот первый август он стал «хитом сезона»: обычно дети мастера не покидали своих городов надолго, а если покидали, то с полного или, на худой конец, со сдержанного одобрения родителей. Томас меж тем ушел из дома бесповоротно — по крайней мере, так он думал тогда.

Ему платили повышенную стипендию как «представителю структурообразующей семьи». Он пытался отказываться, ходил к ректору, подписал даже нужные бумаги — они терялись, находились, шли по кругу, и тогда Томас начал раздавать деньги товарищам. Если его стипендию разделить на троих — счастливцев каждый раз определял жребий, — им хватало на выпивку, на ананасы, на все те деликатесы с огромных витрин, на которые студентам смотреть не положено. А потом слухи о дележке дошли до ректора.

— Мюнтие, ты чего творишь? — спрашивал он. — Ты что, картошкой захотел питаться, Мюнтие?

— Не вижу ничего дурного в этой пище.

— Так ты что, от семьи, значит, отрекаешься?

— У меня не было семьи, только отец.

— Не понимаешь ты, брат, от чего отказываешься, — покачал головой ректор и лишил Томаса повышенной стипендии «в связи с горячим нежеланием последнего».

Вот в те-то дни, наполненные профессорскими речами, старыми винами, случайными знакомствами, в те дни, когда Томас мечтал правдами и неправдами хоть в съемной комнате на окраине, но остаться в Центральном навсегда, тогда-то Лана с ним и познакомилась. Пришла на одно из тех мероприятий, на которых Томас старался как можно больше есть и как можно меньше говорить.

Он сидел у открытой форточки, в эту же форточку курил изрядно помятый муж какой-то звезды эстрады, и Томас кивал его излияниям, не вслушиваясь. («А я что, крайний, что ли? Что я-то все время должен?») Играла музыка, но ее слышно почти не было — столько людей пыталось что-то рассказать одновременно. Розы на шляпах, пиджаки, платья в обтяжку. В одном из писем, на которые Томас не отвечал, отец вдруг выразил внезапную надежду, что из Центрального Томас привезет себе жену, и вот как раз тогда, рассеянно рассматривая все это море бархатных