Читать книгу - "Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак"

плащ и снял обувь, не попросив моей помощи. Когда мы зашли в его кабинет, он сразу же без предисловий сказал: «После войны я снова оказался в Москве. Спустя какое-то время я понял, что надо учиться. Но чтобы поступить в институт, надо было сдать вступительные экзамены. Однако евреи этих экзаменов не сдавали. Их не принимали».

«Нет, постой! – возразил я. – Ты же учился в институте, и бабушка училась в институте. Наоборот, все говорят, что алия[21] из России – образованная, и именно поэтому она хороша для Израиля».

Моё замечание не смутило дедушку. Он наклонил голову и чуть скривил губы, будто бы говоря: ах, вот как? Только он не знал, как мне объяснить. «Так оно и есть, – провозгласил он в конце концов. – Такова Россия!»

И снова я ничего не понял.

«Конечно, закона такого не было, и нигде не было написано, но так было, и все об этом знали, – он потёр щёку и провёл рукой у рта, будто размышляя. – Я думаю, что, может быть, мне говорили, но я не понимал… или не хотел понимать. Ты знаешь, возле меня никого не было, я не находился среди тех, кто учились, и направить меня было некому».

«Но откуда же они знали, там, в институте, кто еврей, а кто нет?» – прервал я дедушку, но только для того, чтобы он не отвлекался от темы. Потому что мой дедушка рассказывает не так, как дядя Гарик или как бабушка Клара. Они рассказывают просто, так, как все было. А у дедушки, как в море, разные рассказы омывают его, как течения большую глыбу, и бьются друг о друга, а иногда разбиваются вдребезги.

«Как? Очень просто, – ответил дедушка. – Во-первых, паспорт». Дедушка сделал ударение на первый слог. «В паспорте был пятый пункт[22]. Там указано: «наци-о-наль-ность». Он произнёс это слово, будто поставил тяжёлую печать. «Русский, еврей, узбек. Были такие евреи, которые всякими правдами и неправдами записывались русскими и даже меняли фамилию, брали какую-нибудь неподозрительную».

Я не знал, что значит неподозрительная фамилия, но не успел попросить, чтобы он мне объяснил. Дедушка нахмурил лоб, и я не знал, сердится ли он или жалеет советских евреев, которые отказались от еврейства и совершили предательство по отношению к своему народу.

«По большей части это не помогало, – добавил он, и я уже понял, что это самое главное в его теперешнем рассказе. – Потому что бьют не по паспорту, а по морде, – усмехнулся дедушка. Этого я тоже не понял. – У человека есть лицо, – продолжал дедушка, – а евреи – это другая раса, – сдержанно пояснил он. – Много поколений тому назад они пришли в Россию издалека, и некоторые следы этой древней истории отражаются на их лицах. Не совсем так, как нацисты изображали в своих карикатурах, однако, несмотря ни на что, различие между ними и их русскими собратьями очевидно. Другие лица! Русские все-таки по большей части славяне. А евреи – смуглолицые, и волосы у них гораздо темнее. Глаза больше. И вообще, еврейские черты лица крупнее».

Возможно, мы что-то учили в школе о том, что нацисты изображали евреев с огромными ушами и носами. Чудовища, которые пожирают младенцев и пьют их кровь. Но я был уверен, что всё это глупости, что этого не может быть.

«Русские, напротив, смешались с азиатскими народностями, – продолжал объяснять дедушка. – Они унаследовали многое от монголов, от татар и от других представителей жёлтой расы: широкие скулы, узкие, глубоко посаженные глаза и маленький нос пуговицей». Дедушка нажал на кончик носа снизу, так что ноздри растянулись кверху по-поросячьи. «Такие лица меня с первого взгляда отталкивают, – продолжал он. – Это же глупо, – говорю я сам себе, – но это моя первая безотчётная реакция, до того, как просыпается разум. Понимаешь?»

«Да», – я кивнул, но, по правде говоря, не совсем понял. Я вспомнил официантку, которая обслуживает нас в забегаловке, куда мы с папой заходим перекусить после покупок на рынке. Когда она смотрит на папу, её взгляд словно выбивается из узких бойниц, потому что всё её лицо – одни только скулы, до самых век. Цвета глаз не видно, так глубоко они посажены. Поэтому её взгляд кажется странным. Глаза как-то светятся, именно потому, что их так мало видно. Впрочем, и улыбка у неё тоже какая-то далёкая.

«В наше время в Израиле можно встретить много таких лиц, – продолжал дедушка. – Например, Ира из парикмахерской Марко внизу. Ты же знаешь её. Всмотрись хорошенько в её лицо, и ты увидишь, о чём я говорю».

Чтобы описать Иру из парикмахерской Марко одним словом, можно сказать, что она выглядит русской. Достаточно взглянуть на неё – кто угодно определит. Но я никогда не задумывался, откуда знаешь, что она русская, до того, как она открывает рот. Однако когда Ира и Марко выходят покурить в дверях парикмахерской, когда они стоят рядом друг с другом, их внешнее различие сразу бросается в глаза. Он – весь чёрный такой, волосы как жжёная проволока, кожа гладкая, будто помазана маслом. А она – вся белая, круглая и пышная, как сдобная булка, присыпанная мукой. Белокурые волосы прилегают к голове и блестят, будто покрытые лаком для мебели. У Иры – ямочки на обеих щеках, и она никогда не теряет самообладания. Мне кажется, что бабушка относится к ней с симпатией. Она не упускает случая перекинуться с Ирой парой слов и обращается к ней так, как будто ей надо поговорить с ней о чём-то по секрету.

«Но у нас в Израиле ведь тоже есть блондины и блондинки, так что, они не евреи?» – не сдавался я.

«Я тебе скажу, все зависит от фона… смотря с чем сравнивать, – дедушка наклонился ко мне. – В Израиле ты считаешься светленьким, так?»

Я кивнул.

«Если взять, к примеру, твой класс, там многие гораздо темнее тебя, так?»

«Так».

«Волосы у тебя тёмные, но не такие чёрные волосы, как, скажем, у йеменцев».

«Так», – подтвердил я.

«Однако если бы ты жил в России, то считался бы смуглым, как и я. Потому что там человека, волосы которого такого цвета, как у тебя, называют не просто темноволосым, а черноволосым, и говорят: волосы у него иссиня-чёрные. Потому что темнее не бывает!»

«Ну так что? Только потому, что у кого-то тёмные волосы, как у меня, его не принимали в университет?»

Дедушкино лицо засветилось. Он был счастлив, что ему удалось в конце концов донести до меня свою мысль.

«Да ещё кудрявые!» – вскричал он.

Я молчал.