Читать книгу - "Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов"

— Сигарету! Выплюнь сигарету! — подсказываю я сочувственно легкоатлету.

Марафонец мутно, загнанно зыркает в мою сторону из-под низко надвинутой кепки, и до меня долетает глухо и мало разборчиво:

— Пш-ш-ел ты к…

Однако через несколько шажков окурок все-таки сплевывает.

Я провожаю его взглядом, но тот ни разу не останавливается, не передыхает, а пробегает всю аллею до конца, не мешкая перемахивает улицу возле больницы Семашко и все той же китайской трусцой, мелькая кепочкой, пускается вниз по Перекальского.

И вдруг меня запоздало осеняет:

— Ба! Да ведь это же театр ремонтируют!

Спустя какое-то время, возвращаясь из парка, заглядываю через ограду на театральное подворье. И верно, ремонтируют. Двор завален сброшенным железом, старой рештовкой, щепой, свежим кирпичом и тесом, кучами извести и песка. Но самой работы не видно и не слышно, несмотря на то, что обеденное время давно уже минуло. Из-под тополя, сохраняющего затененную прохладу, доносятся голоса. Человек восемь — десять ремонтников обступили верстак, на середине которого виднелось закопченное ведерко, должно быть, с вареной картошкой, вокруг него огурцы, яйца, перья лука, ломти хлеба, несколько бутылок пива, частью опорожненных. Но, судя по резвому разговору с матерком и хохотом, ремонтники пили не одно только пиво…

Вскоре объявляется и тот самый марафонец в кепочке. Вид у него встрепанный, на спине хэбэшной олимпийки — темные пропотелости.

— Ну как, нормально? — спрашивают его.

— Порядок… — радостно отвечает он.

Сразу несколько человек кидаются наливать ему пива, тот жадно выпивает два стакана подряд, утирается кепкой и, принимая из чьих-то рук уже зажженную сигарету, добавляет:

— Тяжелая, гада!

Разговоры внезапно обрываются: это подходит администратор — грузный, бочкообразный мужчина с полосатым галстуком по округлому животу.

— Ну что, братцы, опять сидим?

— Да мы только сели.

— Ну да, только…

— Перекусить тоже надо. От одной работы кони и те падают.

— Падают не от работы, а вот от этого дела, — администратор пнул ботинком пустую бутылку, и та завертелась волчком, будто в передаче «Что? Где? Когда?»

— Ты, шеф, не шуми. Лучше картошечки молодой попробуй. А то, если хочешь, плеснем…

— Срок, братцы, заваливаем! — Администратор сцепил пальцы и возвел руки к небу. — Ведь к первому октября театр вынь — да положь. Совесть надо иметь. Ну, братцы… товарищи… Хотите, я вам абонементы на весь сезон выдам. С женами… с тещами… С кем хотите. А?

— Ладно, мужики, давайте уважим, — первым проявляет сознательность марафонец, выказывая приподнятое настроение, должно быть, оттого, что удалось спереть брус. Бывает такое состояние: после удачного дела хочется всех обнять и всех уважить.

— А чего он… Совесть… — строители нехотя расходятся от ведра с картошкой…— Как что, сразу — совесть…

— Ну все: мир-дружба! — Марафонец засовывает топор за брючный ремень, готовно и бодро лезет по стремянке на крышу.

И администратор благоговейно смотрит ему вслед, говоря себе, что надо бы не забыть завтра же отметить его в приказе как сознательного труженика. В пример остальным.

1985

Богатырская симфония

Карта рассказывает

В детстве мы любили простую, но увлекательную игру. Расстилали на полу карту нашего Союза, и, пока кто-нибудь, отвернувшись, считал до десяти, мы старались загадать ему самое незаметное название. Это были города, реки, острова, береговые мысы или горные вершины, затаившиеся в глухих «медвежьих углах».

— Салехард! — раздавался приказ, и неутомимый путешественник — указательный палец — отправлялся на поиски. Он то забирался на самый юг, куда-нибудь в сердце Памира, который даже на карте сурово и мрачно темнел сгустками неприступных хребтов, то петлял соболиными тропками в путанице таежных буреломов, то обшаривал каждый уголок Тихоокеанского побережья, и неумолчная волна плескалась у самого ногтя. Мы упивались музыкой загадочных названий, встречавшихся на тысячеверстных путях поиска.

Мыс Дежнёва, гора Благодать, оазис Мургаб… Мы старались вспомнить все, что знали об этих местах. Воображение рисовало рев пурги над обледенелым чукотским утесом. Брызги волн замерзали на лету и падали на камни с жалобным звоном битого стекла. На утесе, упершись грудью во встречный ветер, с непокрытой головой, белой от снега, стоял легендарный казак Семен Дежнёв {26}. Он жадно вглядывался в неясную пустоту открывшегося пролива. Там, за снежной мглой, зловеще шуршали льды и тяжко вздыхал океан, упорно не сдаваясь стуже.

Казалось, что этот отважный человек, удививший потомков, и поныне стоит на одинокой скале, увековеченный бессмертием своего подвига.

Воображение переносило нас в подземные кладовые седого Урала. Нас водил по причудливым лабиринтам бажовский умелец Данила {27}, получивший ключи к этим богатствам от самой Хозяйки Медной горы. Мы прикасались к холодным пластам железных руд, еще не воплотившимся в машины: своды гор отсвечивали дымчатой зеленью малахита, под ногами хрустели, будто морская галька, россыпи самоцветов.

А через мгновение мы уже мчались над воспаленным ликом Каракумов. Пески, пески, пески… Вздыбленные ветром. Раскаленные до удушья. Ни капли влаги, ни мгновения жизни. Смерть. И вдруг, как в сказке, за барханом зеленый остров. Небо подпирают пирамидальные тополя. Они выстроились по берегам арыков. Они охраняют от жадного солнца драгоценную жизнь бегущей воды. Здесь вода — неоплатная ценность. И пока она бежит — будут каждую весну белым расцветать урюк и розовым — персики, каждое лето поля будут пениться хлопком, каждую осень шумные базары будут полниться изобилием.

И вот уже воображение водило нас среди ворохов ананасных дынь — мякоть их холодна и душиста, — среди звонких кованых кувшинов с ледниковой водой, среди пестрых ковров и восточных песен. А в тени древних усыпальниц отдыхали верблюды, изредка позванивая колокольчиками. Они еще не успели стряхнуть с себя пыль и песок. Они только что пересекли черту осады. За той чертой поднимают головы барханы и жадно глядят на маленький островок жизни, облизывая сухими языками ветров верхушки тополей и чинар. Оттуда, из равнодушного и безжалостного безмолвия, доносились заунывные, сжимающие сердце звуки. Они похожи на безутешное рыдание заблудившегося ребенка. Так плачут пески. Плач их страшен. Рассказывают, будто, случалось, какая-нибудь женщина не выдерживала этого зова и уходила на поиски. Оттуда она уже не возвращалась.

Обо всем этом рассказывала нам карта.

Но о многих местах мы просто ничего не знали и глядели, вчитываясь в их названия, с трепетным и сладким замиранием перед еще не разгаданной тайной. О них пока молчали школьные учебники. Молчали книги в сумрачных библиотеках. Может быть, они