Читать книгу - "Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов"

Тогда он напилил массивного, в ладонь шириной багета с замысловатой лепниной, с чернением под именитую старину и обложил им свою неудавшуюся картинку.

— А теперь?

Он смотрел на меня с надеждой, а мне подумалось, что и у нас, в литературе, иной раз тусклые, невыразительные творения вот так же обкладывают именитым багетом из всяких званий и чинов.

Часто по прошествии лет в памяти остается одна только золоченая рама…

Сила привычки

Долгие годы не знал, не ведал черной икры. И вот один волжский знакомый прислал по случаю баночку. Но я ее так и не открыл, а только повертел в руках, поглядел наклейку. А потом она куда-то задевалась, видно, нашлись любители. Так вот и со словарями у меня: долгие годы не заводил никаких словарей, не имел к ним вкуса. А когда однажды преподнесли Даля, то он, вроде той икры, и по сей день лежит без надобности. Не привык я роскошествовать даже в письме, обхожусь тем словарем, что сам нажил. И хотя понимаю, что теперь и не грех бы иной раз на досуге полистать Даля, так просто, — для интереса, для удовольствия, как прочитывают стихи, но не привык как-то… Все надо делать в свое время, пока не окостенели привычки.

Не сотвори кумира

Была просто глина — по ней ходили, ездили, в ненастье ругали, когда она цеплялась за сапоги и колеса. Но чаще не замечали вовсе. Глина существовала так, как если бы не занимала никакого пространства, поскольку она тоже была самой природой.

Но вот из нее вылепили бюст, и бывшая глина потребовала не только места, но и почтительного расстояния около себя. Теперь все ходят вокруг в мягких тапочках и говорят шепотом.

Новая порода

В Аскании-Нова вывели новую породу скота {23}: помесь зубра с обыкновенной коровой. Достижение в том, что гибрид обходится подножным кормом и имеет густой шерстяной покров.

Практический же подтекст таков: не надо кормить и затыкать дыры в коровнике.

Две точки зрения

Идущему по земле видны во всех подробностях мелочи дороги: песчинки, камешки, снующие муравьи, травинки у обочины.

Вознесшемуся же в небо хотя и видно масштабно, далеко и широко, но все под ним затуманено высотной дымкой.

Парящий не видит идущего, и все подробности земного бытия обратились для него в абстракцию.

На воздушном шаре

Человека в известной мере можно сравнить с воздушным шаром: к концу пути, когда слабеет полетная сила, приходится выбрасывать из перегруженной гондолы даже самое сокровенное, например, привычку выпить, покурить с другом. Жалко, но что поделаешь: хочется еще хоть как-то протянуть, продлить полет и не так круто грохнуться о землю.

Долгая ночь в октябре

Отправляясь спать, потрогал отопительную батарею: никаких перемен, чугун мертв и, день ото дня холодея, сам поглощает последние градусы тепла.

А на дворе — октябрь. Все больше цепенеет земля, стынут стены домов, и порой слышно, как хрустит ледок под ногами ночного прохожего.

Озябшее воображение уже рисует апокалипсический час, когда можно будет распахнуть окна, ибо по обе стороны стены — изнутри и снаружи — станется одинаково люто.

Так повторяется почти каждую осень. Именно об эту пору вспоминают про отопительную систему, и тогда в этом огромном подземном вентильном тромбоне начинает что-то утробно булькать, сопеть, истекать гемоглобиново-ржавой жижей, железно изнуряюще греметь гаечными «попугаями».

Натянув трико, сверх того — шерстяной свитер с нагрудными пингвинами, нерешительно мешкаю перед трехслойным ворохом одеял. Надо в самом деле иметь мужество, чтобы нырнуть под их толщу, где такая же холодрыга, как и в антарктическом сугробе. Наверно, немало теряешь в весе, пока прогреешь эту берлогу и наконец-то продрогло замрешь в ненадежном сне.

Просыпаюсь в предутренней тиши от подсознательного чувства чьего-то присутствия. Чудится, будто кто-то мягкий, теплый, едва весомый устроился на моих одеялах, сообщив и мне уют и расслабляющее тепло. Кому же еще быть: ну конечно, это — хитрован Тихоня, подумал я о котенке, который месяц назад прибился к нашему порогу и уже имел обыкновение запрыгнуть на постель и, осторожно переставляя белые мягонькие тампончики лапок, пробираться ко мне под бок, а то и свернуться калачиком на моей груди, если я, как сейчас, отогревшись, позволял себе простереться навзничь.

Видимо, я позабыл запереться на задвижку, без которой в двери оставался небольшой просвет, и Тихон, просунув в щель лапу, последующими стараниями открыл трудную для него дверь до необходимой гостеприимности. Я не хотел, чтобы эти, в общем-то приятные, ночные выражения привязанности ко мне Тихони сделались бы его стойкой привычкой, особенно когда он через несколько месяцев, став солидным усатым Тихоном, обретет развязную бесцеремонность полного хозяина тахты, а потому, подавив умиление, высвободил руку, чтобы снять с себя незваного гостя. Но Тихона на постели не оказалось…

Однако странное чувство постороннего присутствия так и не покинуло меня. Я всем своим существом ощущал, что кто-то незримый и бездыханный все же объявился в этих четырех стенах. Но кто?

Охота поспать еще часок-другой сама собой прошла, и я, не включая света, лежал в глухой замшевой темноте своего жилья, где слабой синью проступало единственное окно, стекла которого слегка мерцали от боковых лучей невидимого мне дворового фонаря.

И тут новая бесовщинка. На фоне темного окна, как раз там, где сходятся створки, а к шпингалету приторочен горшочек с традесканцией, в ее обникших локонах отчетливо засветился золотистый огонек, как если бы некто, спрятавшись в зарослях, нечаянно пыхнул сигаретой. Вспышка тотчас погасла, но по прошествии четверти или даже полуминуты «сигарета» воспылала вновь, но чуть выше и несколько правее. Потом вернулась прежняя темь, и традесканция снова растворилась в глубокой синеве окна.

Однако по прошествии той же четверти или полуминуты все повторилось: кто-то снова курнул в листве, и следом еще пыхнуло чуть выше и правее… Потом вернулась прежняя темь, и традесканция снова растворилась в глубокой синеве окна.

От всего этого я приподнялся и кулаком подпихнул подушку, чтобы не приливало в голову. Понаблюдав за перемигиванием и не найдя подходящих объяснений, я успокоил себя своим старым и надежным правилом, что если не суетиться, не впадать в мистическую панику и не покрываться испариной, то постепенно все разрешится и обретет трезвую ясность. Именно на этом стоит и развивается миропонимание. И действительно,