Читать книгу - "Высокая небесная лестница - Джиён Кон"

class="p1">Мой гнев еще не сошел на нет. То велел любить от всей души, а потом, словно в насмешку надо мной, заявил, что «любовь – это любить, не ожидая взаимности» – я не понимал Его. И вот, примерно в ту пору, однажды ночью мне не спалось – я услышал протяжное стрекотание сверчка. А с ним пришло осознание, что осень все больше вступает в свои права. И в этот самый момент я ощутил, как вся вселенная накренилась – произошел некий микроскопический сдвиг. Должно быть, потому что глубоко внутри меня происходили какие-то перемены и жило стремление к чему-то новому. И, как это бывает в переломные моменты, во мне сталкивались и боролись две сущности: одна ратовала за преобразование, а другая противилась. Раны пульсировали и саднили. Я чувствовал, что мою душу лихорадит. Словно бы в предвкушении чего-то нового: что после этой ночи в мою жизнь войдет нечто весьма важное, хотя я не знал, что именно. Кто знает, возможно, эта ночь стала поворотным моментом в моей жизни.

Я встал и подошел к окну. Впервые за долгое время взглянул на ночное небо. Растущая луна заметно округлилась, а напротив нее сияли грозди созвездий. Мне вспомнилась одна ночь в пору послушничества, когда, оторвавшись от своих спутников, я в одиночку поднялся к монастырю. В памяти всплыл и монастырский крест, излучающий странное сияние от скопления окутавших его звезд. Куда испарилась та искренность моей юности, что находила покой при виде монастырского креста и жадно стремилась к святости?

«Ведь любовь не перестает, – припомнились мне слова брата Томаса. – Пусть у нас нет веры, способной двигать горы, и даже если мы не говорим ангельскими языками, пусть мы не можем отдать свою жизнь за других, но если у нас есть любовь, то мы не какие-то там бессмысленные создания».

«Даже если у нас нет веры, чтобы двигать горы, даже если мы не говорим на иных языках, даже если мы не можем умереть за других, но у нас есть любовь, и мы не ничто», – пришли на ум и слова отца Иоганна из Германии. У меня сильно заныла душа при мысли, что от всей моей любви, которой я обладал от рождения, ничего не осталось. Я был несчастным, грешным, недостойным и подавленным.

После смерти Михаэля и Анджело я был один. И изоляция затягивала меня все больше. Молчание было гнетущим, а одиночество непосильным. Я совершенно не знал, куда мне податься, точно был окутан жутким непроглядным туманом. Как сказал один поэт «как сделать шаг, коли ни зги не видно». У брата Томаса – Южная Корея, у моей бабушки – дедушка, у той особы – Михаэль, а у Моники – я… У всех них осталась эта любовь. А у меня не осталось ничего. И тут в моем сердце кто-то прошептал: «Ничего, Йохан, как бы там ни было, все хорошо».

На какой-то миг я опешил от растерянности и недоумения, после чего горько разрыдался, не успев даже спросить, правда ли это.

41

Отец Исаак, проходивший обучение в Сан-Франциско, заранее прибыл в Ньютонский монастырь, чтобы подготовить наш с аббатом визит. Раньше мы с ним, бывало, встречались за кружкой кофе в монастыре, пока три года назад он не уехал учиться за границу. Они с Михаэлем учились в одной школе, но отец Исаак выпустился раньше.

Мы прогуливались по лесу. Осень, только вступавшая в свои права, когда я покидал Сеул, была в самом разгаре здесь, в Ньютоне, что находился в Нью-Джерси, к югу от Нью-Йорка, на востоке Соединенных Штатов. Островки желтой, коричневой и красноватой листвы создавали гармонию с голубым небом, а воздух был чист и прохладен. После утренней молитвы и завтрака мы решили прогуляться по лесной тропинке, прихватив с собой кофе. Легкое благоухание осени, наполнявшее все вокруг, вслед наших шагов накатывало, словно волнами.

– Надо же как много деревьев! – заметил я, на что отец Исаак ответил:

– Слышал, основным источником дохода монастыря является продажа рождественских елок. Как ни крути, близость Нью-Йорка сказывается, что тут говорить… Я тоже только позавчера приехал, так местный брат мне рассказал, что площадь здесь составляет пятьсот акров, то бишь по-корейски шестьсот десять тысяч пхён. Тут же земли много – видишь, какие просторы, и лес тут по большей части дубовый. Кстати, знаешь, брат Йохан, что на свете нет такого дерева под названием дуб?

Я удивился:

– Правда?

– Ага. Я тоже, только приехав сюда, узнал. Дуб – это общее название рода, которое объединяет множество видов дубовых деревьев. Я тут покопался в названиях, так вот оказывается, что для покрытия домиков «кульпхиджип» (дом с дубовой крышей) использовали толстую кору, срезанную с устричного дуба «кульчхамнаму», – кора этого дуба, вероятно, послужила и кровельным материалом в лагере Оксадок, где погибли несколько мучеников из нашего монастыря. В листья зубчатого дуба «ттоккаль» заворачивали тток для предохранения от порчи. Из монгольского дуба «сингаль», что славится освежающим эффектом, делали стельки для обуви. Желуди с пильчатого дуба «чольчхамнаму» считаются самыми вкусными для изготовления желудевого холодца. А из желудей острейшего дуба «сансуринаму» готовили холодец аж для царского стола… Одним словом, все деревья, на которых растут желуди, относятся к дубам.

В тени дубравы было прохладно. Звук наших шагов рассекал тихое безмолвие леса. Сладковато-горьковатый аромат, который можно приписать лишь осени, распространялся по округе.

– Говорят, дубу должно исполниться двадцать лет, прежде чем он начнет плодоносить. Естественно, до наступления этого возраста среди бесчисленных желудей лишь немногие пускают ростки. Но даже если им удается прорасти, это еще совсем не означает, что они будут плодоносить, напротив, в большинстве случаев ростки погибают, так как дерево уязвимо для множества вредоносных насекомых… Только вообрази, плодоносить лишь по прошествии двадцати лет – это в нашем-то современном мире… Тогда я задался вопросом. Как такое слабое и довольно медлительное дерево наши предки могли назвать «чхам» – «истинный? Притом что средняя продолжительность жизни в те времена была значительно короче, это ж надо умудриться назвать дуб «истинным», хотя посадивший дерево человек при жизни даже не мог воспользоваться его плодами!

И тут мне пришла мысль, а не похожа ли наша монашеская братия на род дубовых… Кто знает, может, и мы собрались все в одну категорию под названием «истинный». Все мы зовемся монахами, но выглядим по-разному, всех нас Бог использует по-разному, и даже облачение у нас у всех отличается… Но то, что мы – монахи и христиане… Это ведь нас объединяет… Вот дуб – ежели выдюжит эти двадцать лет,