Читать книгу - "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов"

– Кто же будет добывать там уголь? – добавил еще большего реализма Сталин. – У нас, у русских, не хватает рабочих для своих предприятий. У немцев все рабочие ушли в армию – пропаганда Геббельса добилась своей цели. Остается либо остановить всякое производство, либо передать это дело полякам.

Черчилль продолжал настаивать:

– Копи в Силезии разрабатываются, насколько я понимаю, польскими рабочими. Нет возражений против того, чтобы эти копи действовали в качестве агентства советского правительства в советской зоне оккупации, но не польского правительства в зоне, которая не предоставлена Польше для оккупации.

– Это нарушило бы все отношения между двумя дружественными государствами, – парировал Сталин. – Затем я прошу господина Черчилля обратить внимание на тот факт, что немцы сами испытывают недостаток в рабочей силе. Большая часть предприятий, которую мы застали во время своего продвижения, обслуживалась иностранными рабочими – итальянскими, болгарскими, французскими, русскими, украинскими и другими. Все это были рабочие, которые были насильственно угнаны немцами со своей родины. Когда русские войска пришли в эти районы, эти иностранные рабочие стали считать, что они свободны, и уехали на свою родину. Куда же девались германские рабочие? Они оказались в большей своей части мобилизованными в германскую армию и либо перебиты во время войны, либо попали в плен.

В разговор вступил Эттли:

– Я считаю, что ресурсы всей Германии в границах 1937 года должны быть использованы для поддержания и снабжения всего германского населения, и если часть Германии будет отторгнута заранее, то это создаст большие затруднения для оккупирующих держав в западной и южной зонах. Если требуется рабочая сила для восточных районов, то она должна быть найдена из числа населения остальной части Германии среди той части германского населения, которая демобилизована или освобождена от работы в военной промышленности.

Сталину надоело слушать о том, как западные лидеры грудью бросались на защиту Германии от Польши:

– Может быть, господин Эттли примет во внимание, что Польша тоже страдает от последствий войны и тоже является союзником?

– Да, но она оказалась в преимущественном положении.

– Перед Германией. Так оно и должно быть.

– Нет, в отношении остальных союзников, – настаивал Эттли.

– Это далеко не так, – заметил Сталин.

В мемуарах Трумэн напишет: «Конечно, я знал, что Сталин искажает факты. Советы захватили польскую территорию к востоку от линии Керзона и теперь пытались компенсировать ее Польше за счет других оккупационных зон. Я этого не потерплю, да и Черчилль тоже. Я придерживался мнения, что русские истребили немецкое население или загнали его в наши зоны.

Я уже устал сидеть и слушать бесконечные дебаты по вопросам, которые не могли быть решены на этой конференции, но все же отнимали драгоценное время. Я также стремился избежать какого-либо обострения словесных столкновений ввиду более насущных и неотложных вопросов, которые необходимо было решить. Я становился очень нетерпеливым, и зачастую мне хотелось сорвать крышу с дворца». Трумэн взял слово:

– Я хочу откровенно сказать то, что я думаю по этому вопросу. Я не могу согласиться с изъятием восточной части Германии 1937 года в смысле разрешения вопроса о репарациях и снабжения продовольствием и углем всего германского населения.

– Мы не кончили еще с этим вопросом, – успокоил президента Черчилль. – Кроме того, у нас имеются, конечно, более приятные вопросы.

– Я предлагаю сейчас закрыть заседание. Может быть, подумаем пока над этими вопросами, – завершил заседание Трумэн.

Вечером 21 июля Сталин давал государственный ужин.

Трумэн сообщал домашним, что «это было вау! Начавшись с икры и водки, он закончился арбузом и шампанским. А между ними были копченая рыба, свежая рыба, оленина, цыпленок, утка и все виды овощей. Тосты были через каждые пять минут, пока не было выпито не менее двадцати пяти раз. Я ел мало и пил еще меньше, но это был колоритный и приятный прием…»

Сталин послал за двумя своими лучшими пианистами и двумя скрипачками. Они были превосходны. Играли Шопена, Листа, Чайковского и прочих. Я поздравил всех с их талантливым исполнением… Это был очень хороший ужин…

Меня посадили рядом со Сталиным, и я обратил внимание, что он пил из крошечной рюмки, которую держал наполненной до краев. Он осушал ее часто и сам подливал себе из бутылки. Я предположил, что это водка, которую наливали всем остальным. И я удивился, как Сталин мог выпить так много такого сильного напитка. Наконец, я спросил его, он посмотрел на меня и усмехнулся. Потом наклонился к переводчику и произнес:

– Скажите президенту, что это французское вино. После моего сердечного приступа я не могу пить так, как привык.

И по-прежнему Трумэн не произнес ни слова о бомбе.

А Громыко запомнил, как Сталин «при всех участниках расцеловал скрипачку Баринову и пианиста Гилельса, которые прекрасно выступили после официального обеда».

22 июля. Воскресенье

В воскресенье заседания решили не прерывать. Трумэн рассказывал, как утром «в сопровождении старого друга полковника и монсеньора Тиернана, а также моих военных и морских помощников я посетил протестантскую церковную службу в здании Колизея, бывшей кинолаборатории в районе Бабельсберга. Службу вел подполковник Лоуренс Нельсон. Часом позже я присутствовал на второй службе в том же здании, католической мессе, которую проводил полковник Тиернан. Я вернулся в „маленький Белый дом“ на обед, где вскоре после этого меня посетил премьер-министр Черчилль, и мы совещались в течение часа. Поработав со срочной почтой для Вашингтона, я отправился во дворец Цецилиенхоф, где в 5 часов вечера открыл шестое заседание конференции».

Стимсон меж тем завершил ознакомление Черчилля с запиской Гровса. Для этого военный министр сначала заехал в «малый Белый дом», чтобы взять документ, который оставил накануне у президента. Стимсон посоветовал Трумэну поделиться новостью об атомном оружии с СССР и обговорить возможность поставить атомную энергию под эффективный международный контроль. Уходя, сказал Трумэну, что бомбу для использования против Японии обещают подготовить в начале августа.

Затем Стимсон отправился в резиденцию премьер-министра и терпеливо ждал, пока Черчилль до конца прочтет отчет Гровса. А затем записал в дневнике: «Черчилль прочитал доклад Гровса полностью и рассказал мне о вчерашней встрече Большой тройки. По тому, как Трумэн энергично и решительно противился нажиму русских и отвергал их требования, он понял, что тот вдохновлен каким-то событием.

– Теперь я знаю, что с ним произошло, – сказал он. – Вчера я не мог понять, в чем дело. Когда он пришел на конференцию после прочтения доклада, это был другой человек. Он твердо заявил русским, на что он согласен, а на что