Читать книгу - "Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин"

На протяжении большей части своей карьеры ИА завязывала и поддерживала долгосрочные отношения не только с владельцами камерных коллекций, но и с обладателями настоящих частных музеев — в диапазоне от Петера Людвига (1925–1996) до барона Генриха Тиссен-Борнемиса (1921–2002). Можно не сомневаться, что в тот момент, когда промышленник-барон, с которым ИА познакомилась еще в 1970-е, объявил о поисках нового помещения для своего собрания, на тот момент крупнейшего среди частных коллекций мира, ИА сделала все возможное, чтобы тот выбрал не Мадрид, а Москву. Неудивительны в свете всего вышесказанного ни кооптация барона в Совет ГМИИ в начале 1990-х (где он выглядел достаточно экзотически), ни подарок, который тот сделал Музею в 1988-м, — картину Маньяско «Пейзаж с монахами и отшельниками».

То же касается и ее деловых контактов с крупными компаниями и отдельными олигархами, которые в идеале еще не являются коллекционерами, но твердо намерены стать меценатами; нет-нет да они все же приводили к определенного рода успехам; так, в 2007-м «Лукойл» купил Пушкинскому замечательное «Вечернее кафе» испанца Эрменхильдо Англада-и-Камараса, а Алишер Усманов — хальсовского «Евангелиста Матфея».

Конечно, нечто новое и без ИА поступало в Музей более-менее регулярно — по самым разным каналам. ГМИИ приобретал вещи через антикварные магазины и напрямую, по четвергам, после экспертизы собственной закупочной комиссии[543], принимал в дар от физлиц, получал конфискат с таможни — и, устраивая выставки, всегда держал заднюю мысль заполучить один из экспонатов в дар, причем не особо стеснялся намекать на свои ожидания. О том, что выставка не только просветительское и светское мероприятие, но и способ пополнения коллекции музея, можно судить по откровению поэта А. Вознесенского, который однажды показывал в Пушкинском, в Частных Коллекциях, свои «видеомы»: «…у Ирины Антоновой такая традиция: если художник делает выставку, то одну из работ он должен обязательно подарить музею». И, будучи наслышанным о, мм, похвальной рачительности ИА, — которая, разумеется, прекрасно понимала, что пребывание арт-объекта в музее уровня Пушкинского увеличивает его стоимость, и поэтому брала за эту «услугу» налог в виде подарка Музею, — можно не сомневаться, что «одну из» подразумевает: одну из таких, которая пройдет пристрастный отбор директора, желающего обладать лучшим. (Вознесенский, кстати, рассказывает о своем печальном опыте нарушения этого сурового закона: «А я схитрил и все работы после выставки быстренько увез. Антоновой сказал: "Ладно, ладно, я вам потом обязательно подарю". И что вы думаете? Через какое-то время часть моих работ пропала»[544]. Что бы ни значила эта последняя фраза, без особых усилий можно вообразить себе живую, очень гоголевскую, сцену на колоннаде, где ИА придерживает полуоткрытую дверь ногой, одновременно закрывая проход корпусом, — и Вознесенского, пытающегося прошмыгнуть с объектами, которые он по наивности полагает своими, — мимо подлинной хозяйки, грозной, неумолимой и готовой заломить руку за спину всякому, кто сделает вид, будто недопонимает правил игры с ее Музеем.)

Впечатляет, что в случае поражений ИА не вешала перчатки на крюк; тот же Хальс был на самом деле вторым подходом ИА к потенциальному благодетелю — потому что в 2007-м ИА уже предпринимала попытку использовать Усманова в качестве своего агента и заполучить через него выставленную на продажу через Sotheby's коллекцию Ростроповича — Вишневской: Брюллов, Б. Григорьев и т. д.; славный куш.

Ей известно было, что предприниматель уже изъявил желание передать свою покупку государству — однако смысл этого маневра она не разгадала и, приняв желаемое за действительное, принялась бомбардировать все начальство, до которого могла дотянуться, челобитными.

7 сентября 2007-го ИА сочиняет письмо ни много ни мало Путину: «Обращаюсь к вам с просьбой оказать содействие в вопросе выбора музея, которому будет передана эта коллекция. И поддержать наше предложение о размещении ее в Музее личных коллекций ГМИИ». В тот же день подписанное ИА письмо уходит самому Усманову: «ГМИИ выражает восхищение Вашим беспрецедентным решением приобрести коллекцию Ростроповича — Вишневской. Узнав о вашем благородном намерении передать государству приобретенную вами коллекцию, мы обращаемся к вам с просьбой передать это собрание в ГМИИ в МЛК».

Одновременно ИА пытается мобилизовать и других своих знакомых, чьи мнения могли бы повлиять на решение Усманова. В архиве ГМИИ хранится экземпляр начертанного от руки, без указания адресата, эмоционального письма за авторством британского коллекционера Нины Лобановой-Ростовской, жены коллекционера же Никиты Лобанова-Ростовского (они, кстати, и сами подарили несколько значительных вещей в ГМИИ, в том числе одну «приписываемую де Кирико», что бы это на самом деле ни значило), от 25 сентября 2007-го: «Конфиденциально. Некоторые соображения о постоянном месте пребывания коллекции Ростроповича — Вишневской». Описав в увертюре зверства других российских музеев, которые всегда рано или поздно разделяют попавшие к ним частные коллекции, авторы переходят к контрпримеру. «Единственный музей в России, который показывает и сохраняет частные коллекции в целости, — это Музей личных коллекций в Москве, отдел ГМИИ. Ирина Александровна Антонова — не только выдающийся и честный директор музея, но великий патриот, который понимает, что частные коллекции являются свидетельствами истории общества. Музей личных коллекций — собрание свидетельств о той материальной культуре, которая существовала в Советском Союзе, и о тех, кто ее собирал, порой сильно рискуя. ‹…› Важно, чтобы коллекция осталась целостной и хранилась в Москве, в столице России» (Нина Лобанова-Ростовская, Лондон, 25 сентября 2007 года). Отдельно стоит обратить внимание на несколько зощенковский по интонации постскриптум: «Хочу заметить: Ирина Антонова уже десятки лет живет в одной и той же квартире и всегда снимала одну дачу под Звенигородом. "Руководители" Эрмитажа все приобрели новые дорогие квартиры и дачи за последние семь лет и поставили своих родственников на ключевые посты в музее»[545].

Попытка подложить огромный топор под компас усмановского корабля с добычей, чтобы направить его в гавань на Волхонке, не увенчалась, однако ж, успехом: дальновидный и не слишком сентиментальный благотворитель передал новоприобретенную коллекцию туда, куда и следовало: в путинскую резиденцию — Константиновский дворец в Стрельне; жестоко просчитавшейся ИА осталось лишь закусить губу.

Что касается именно 1990-х — когда в момент смены политических декораций и жизненного уклада на рынке оказалось множество отдельных ценных объектов и целых коллекций, — то относительная скромность списка приобретений Пушкинского могла объясняться не только недостаточным рвением директора, который слишком много сил тратил на превращение музея в «культурно-досуговый центр», но еще и наличием множества объективных — хотя и неочевидных — препятствий. Государство не давало Музею валюту; заработанное на выставках нельзя было тратить на международных аукционах; всякий раз, когда ГМИИ что-то удавалось купить за рубежом, это «оформлялось специальным постановлением правительства»: именно так в Пушкинский попали «рисунок Матисса, две скульптуры Э. Бурделя». Существенным негативным фактором была галопирующая инфляция. В 1998-м, когда Музей отмечал столетие церемонии закладки первого камня, президент Ельцин выделил