Читать книгу - "Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин"

незащищенными каналами связи, а обратиться в какое-то совзагранучреждение. Ван Лоон заявила, что она согласна продать картину на условиях, предложенных И. А. Антоновой, и хотела бы получить возможность приобрести в СССР бриллианты на сумму, вырученную от продажи картины (т. е. произвести своеобразный обмен). Далее она сказала, что хотела бы во время пребывания в СССР с сыном посетить советские музеи и побывать на концертах». (Несомненное эхо рассказов ИА о первых «Декабрьских вечерах».)

В октябре ИА устроила расширенное заседание дирекции музея, пригласив туда и собственно музейных специалистов, и «внешних» — членов ученого совета: А. Чегодаева, М. Либмана, И. Смирнову, Е. Ротенберга и других. Сеньорен-конвент долго мусолил черно-белые и цветные фотографии картины, после чего прослушал баркаролу ИА о том, как в 1945-м она впервые созерцала подлинного Рафаэля, с тех пор имела множество возможностей натренировать глаз — и теперь, единственная из собравшихся, вживую видела оригинал. Вердикта «это точно Рафаэль» вынесено не было: Чегодаев склонялся, что да, Гращенков и Либман качали головой, делая неопределенные жесты в воздухе, Смирнова высказала предположение, не является ли эта «Екатерина» совместной работой Рафаэля и Фра Бартоломео; мнение Ротенберга можно диагностировать по степени увлеченности проектом его жены; так или иначе, докладывала ИА своему непосредственному начальству, — «музей признает высокое художественное качество картины, принадлежащей выдающемуся мастеру эпохи Возрождения».

Чтобы подтвердить гипотезу о принадлежности именно Рафаэлю — чье имя теоретически могло бы оправдать выделение резервов дефицитной валюты, было бы желательно продолжить серьезное изучение вопроса: получить рентгенограмму картины, сравнить ее с рентгенограммами известных произведений Рафаэля — а также организовать отечественным экспертам возможность выезда за границу, чтобы те смогли увидеть картину вживую, или, буде возможно, привезти картину в Москву — и обследовать ее силами уже не одних только музейных сотрудников, но «расширенной рабочей группы, имеющей также специалистов по итальянской живописи Возрождения из других учреждений».

Поскольку коллективный выезд/привоз на смотрины оказался предприятием чересчур дорогостоящим, была заказана экспертиза на месте — нескольким итальянским («ведущим европейским», в другой версии) искусствоведам, которые, надо отдать им должное, не пожалели чернил, расписывая достоинства предложенного объекта.

Официальная «аттестация» датирует картину 1507 годом, характеризует ее как «прелестную», уверенно называет ее Рафаэлевой и удостоверяет, что и классическая, из Национальной галереи, «Св. Екатерина», и «Св. Аполлония» из собрания Хабих (Habich), и эта написаны Рафаэлем, «несомненно», с одной и той же модели («прекрасной девушки») — «в тот переходный период, когда он уже воспринял все, чему могла научить его Флоренция, но еще до того, как под влиянием Рима он обратился к статуарной форме». Напомнив Минкульту, что пальмовая ветвь — знак мученичества, колесо — символ именно этой святой (не сработавшее орудие казни), а сияющее над ней ясное синее небо «тонко завершает аллегорию победы христианской веры», комиссия экспертов погрузилась в пучины чувственного искусствоведения: «благодаря особому выражению нежности эта религиозная картина отмечена чем-то более значительным, чем просто грация и красота», «кажется особенно трогательной», картину «наполняет мягкая печаль без малейшей сентиментальности».

Полное отсутствие малейшей сентиментальности продемонстрировали, однако ж, и чиновники Минкульта, наотрез отказавшиеся давать разрешение на приобретение шедевра, пока его не привезут на экспертизу в СССР. В июле уже 1983 года выяснилось, что владелица — Ван Лоон — в долгах как в шелках и ее не выпускают за границу; судя по протоколу дирекции, ИА дрожащим от возмущения голосом уведомила заинтересованных коллег, что, зная обо всем этом, Минкульт все же не соглашается покупать картину Рафаэля за границей, — только в Советском Союзе.

«Некоторые трудности валютного характера» оказались непреодолимы; ИА вынуждена была застыть в статуарной форме; эшелоны с нефтью, водкой и икрой остались на запасных путях — чего не скажешь о прелестной «Св. Екатерине», которая совершила кругосветное путешествие и в конце концов вернулась в родную гавань: в 1986 году ее приобрели через саудовского дилера (и международного торговца оружием) Хашогги для коллекции филиппинского диктатора Маркоса, который на следующий год умер, оставив ее жене Имельде Маркос, — и в 1991-м «Св. Екатерину» выставили на аукционе Christie's в Нью-Йорке — где за 1,65 млн долларов ее купило итальянское министерство культуры, так что теперь она выставлена на родине Рафаэля, в Galleria Nazionale delle Marche, Урбино (inv. 1990 D 73).

Автор осознает собственную недостаточную компетентность в вопросе — и все же, приложив значительные усилия для того, чтобы увидеть ту самую «Св. Екатерину» своими глазами, с трудом удерживается от того, чтобы выразить полнейшую солидарность с вердиктом главной героини: «Картина выглядит настоящим шедевром и вне всякого сомнения стала бы подлинной жемчужиной в коллекции Пушкинского».

⁂

Директорство ИА вызывало не только восхищение, но и множество самых разных нареканий, и одно из них состоит в том, что в то полстолетие, на протяжении которого она руководила Музеем, коллекции Пушкинского так и не пополнились ничем по-настоящему значительным; что по большому счету правда (за очень немногочисленными исключениями в очень поздний период: Хальс, который, впрочем, тоже производит впечатление больше атрибуцией, чем собственно живописью; «Крещение Христа» Хендрика ван Балена и Яна Брейгеля Младшего, которое запомнилось скорее своей стоимостью для музея — 20 млн рублей, примерно 500 000 евро в ценах 2012 года; и «Обнаженная в гамаке» Биссьера, сильной и любопытной для историка искусств вещи, однако едва ли способной пройти тест на принадлежность к кругу «подлинных шедевров»).

Особенно внятно артикулирует эту точку зрения последовательный оппонент ИА искусствовед А. Расторгуев, полагающий, что проблема в том, что ИА всю жизнь интересовало расширение не столько коллекции, сколько влияния — и публичная демонстрация своего дара заключать сделки в сфере аренды «шедевров мирового уровня». Сфокусировавшись начиная с 1990-х на внешних атрибутах успеха, ИА якобы упустила шанс (прежде всего в 1990-х, когда, по замечанию П. Авена[537], наблюдался «огромный передел рынка, связанный со сменой общественного строя. ‹…› Много людей поменяли свой социальный статус, многие продавали картины, и масса вещей хлынула на рынок; плюс определенная переоценка ценностей происходила, и то, что казалось неважным, стало важным и дорогим, и это тоже стимулировало продажи») сделать из ГМИИ по-настоящему великий музей, потому что была слишком озабочена светской жизнью в Музее, статусом — в ущерб приобретательству. Особенно это касается второй половины ее директорства. «За тридцать лет, прошедших после падения коммунизма, мы уж могли бы обзавестись 30 вещами, которые бы подняли статус музея до мирового. Но мы не сделали этого практически ни разу»[538].

По одному абсолютному шедевру в год — так можно было? (Искусствовед и коллекционер В. Дудаков позже охарактеризует это мнение как нелепое: «В 1990-е годы это было невозможно — ни для нее, ни для Третьяковки, ни для кого. Неоткуда было доставать деньги на шедевры. Не могли музеи конкурировать с коллекционерами. Не было таких спонсоров, чтоб, как Авен, бросить мог пару