Читать книгу - "Мажоры СССР - Анатолий Владимирович Георгиев"

натаскивали в Высшей партийной школе, а нам — крепкий локоть друга, который не предаст в трудную минуту. Как тогда шутили: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Ведь правда имели! Глупый ответ: «Каждый даст два рубля, будет двести у тебя» — это от жлобов и ресторанных халдеев, мы на деле так не думали.

Об этом товариществе, которому учила не партия, а улица, Оруэлл не написал в своем «Скотном дворе» — наверное, не знал подробностей или, что больше похоже на правду, другие задачи перед собой ставил. Зато написал Ремарк, четко разложив все по полочкам.

Стоит отдать должное «сусликам»: в некоторых вопросах они действовали не во вред, а во благо. Когда пропаганда — отлаженный и четкий механизм, опять же таки подчиненный раз и навсегда утвержденным формулам, — занималась не превознесением великих целей и верности Учению, а прозаическими, практическими вопросами государственного строительства, тем, что мы сегодня называем хорошим словом «скрепы», у нее получалось очень недурственно. Почему? Да потому, что уровень лжи здесь опускался до минимальных значений[15].

Воспитание патриотизма подрастающего поколения? Да! Патриотизм в наше поколение вколочен гвоздями, причем правильный, здоровый патриотизм, хотя в семье не без урода. Мы искренне гордились своей страной, сжечь или порвать советский паспорт нам бы в голову не пришло.

Уважение к старшим, к ветеранам войны? Да! А как иначе? Из старого мира перенесенное понятие многопоколенной семьи в Советском Союзе приобрело новое звучание: старшие помогают младшим, потом младшие помогают старшим, но мы чтим стариков за их подвиг, иначе нас просто бы не было.

Будь проклята эта война! Мы выросли на книгах и фильмах о войне, в редкой семье не было медалей. Большая беда народа цинично эксплуатировалась «сусликами», большинство из которых сами хлебнули лиха, но в сухом остатке как минимум мы, молодые и избежавшие того ужаса, имели уважение к пережившим.

А самой системе на конкретного человека было наплевать, даже на прошедшего войну. Помню, заполнял анкету на выезд по турвизе и встретил там вопросики. О, от них разило смрадом, казалось бы, ушедших времен: был ли под оккупацией, есть ли родственники за границей? Ну, был, ну, имею, что докопались? Все, невыездной?

Стабильность? Да! Твердые цены, с голода не умрешь, карьерная предсказуемость — по любой линии, хоть по партийной, хоть по хозяйственной, производственной или гуманитарной. Жизнь казалась асфальтовой дорожкой в лесу, хотя к закату социализма она запетляла, как звериная тропа. И старикам в СССР не приходилось бутылки собирать, чтобы выжить.

Вбитая в общественное сознание идея ценности образования, чистой непыльной работы. Стране были нужны научные кадры, «суслики» помнили о том, что войны выигрываются за школьной партой. Тысячи вузов, миллионная армия студентов. И эти рассадники вольнодумства, традиционно самая взрывоопасная страта, контролировались жестко, пассионарность молодежи даже в позднем СССР оказалась бесплодной.

Мониторили настроения студентов постоянно — с выдумкой, но туповато. Сейчас мелькают на экранах отдельные политики, учат нас, как правильно жить. А в начале восьмидесятых один из них, будущий депутат Госдумы, пришел в общагу и на студенческом сабантуе, произнеся тост за дорогого Леонида Ильича, внимательно проверил реакцию.

Ощущение безопасности? Да! Почему пишу не просто «безопасность», а именно «ощущение»? Да нет[16] безопасности в этом мире — ни сейчас, ни в СССР, ни в прочих заграницах. Возьмем, к примеру, не самый горячий в плане происшествий восемьдесят первый год. Одиннадцать попыток самосожжения на Красной площади. Гибель командования Тихоокеанским флотом в авиакатастрофе в Пушкино и еще более пятидесяти авиапроисшествий с многочисленными жертвами, среди которых столкновение пассажирского самолета с ракетоносцем, когда был поставлен «рекорд» несмертельного падения с высоты, не самое трагичное по количеству погибших: был Норильск, девяносто девять человек. Гагры — железнодорожное столкновение, семьдесят погибших, более ста раненых. Страшное наводнение в Хабаровском крае. Список могу продолжить, но и так понятно, что было именно «ощущение безопасности», искусно создаваемое властями.

Может, они и правы были, ответа у меня нет. Обществу куда хуже, когда пресса раскачивает, раздувает. Еще хуже, когда происходит рутинизация трагедии, превращение ее в инфоповод. На это некоторые справедливо возражают, что атмосфера тотального замалчивания довела СССР до краха. До сих пор никто не придумал, где золотая середина.

В СССР очень любили детей, причем, по мнению мэтра питерской журналистики Миши Иванова (Артура Болена), автора «Лестницы в небеса», «как-то даже преувеличенно горячо». А как иначе? Демографическую яму после войны никто не отменял. Вот и строили садики и школы, пионерлагеря и здравницы. И изрекали банальности с трибун, мол, дети — наше будущее, в то время как в Казани пацаны сбивались в банды и лупили это «будущее» арматурными прутками.

В старых дворах, в переулочках арбатских, детей выпускали лет с трех одних и без всякой опаски. И за ними сразу начинали присматривать те, кто постарше. Уникальный микромир, ныне забытый. В новых микрорайонах было уже по-другому, куда более раздробленно и по-пацански жестко. И все же Сливко, Фишер и Чикатило казались пришельцами с другой планеты, настолько в умах наших родителей не укладывались их деяния. Детей берегли, детей защищали, и незнакомый человек мог в любую секунду прийти на помощь ребенку, не опасаясь обвинений в педофилии.

Мне лет двенадцать было. Дед меня повез в Ленинград, заболел, и я неделю один рассекал по незнакомому городу, самостоятельно обежав основные музеи. С той поездки я заложил традицию вывозить детей и внуков в Питер в первый раз. Я сейчас не решусь отправить их одних гулять по городу, даже выбрав отель в самом центре. А тогда мы жили где-то на отшибе в гостинице министерства речного флота (дед был главным редактором морского журнала «Вымпел»), но страха за внука у него не было: в семидесятых была совсем другая атмосфера — безопасность детей была на суперуровне.

Но случались и проколы. В последний день я один отправился в «Север» на Невском проспекте, ибо обещал родителям торт из самой знаменитой кондитерской Петербурга — Ленинграда. Отстоял очередь, купил, немного волнуюсь насчет времени до отправки поезда (мы дневным уезжали). Тут черт меня под руку толкнул: взял и такси остановил. Меня довезли, но мелочи не хватило. Я говорю таксисту: обожди, сейчас деда найду и рассчитаюсь. Вышел, оставив торт в машине. Когда вернулся, машины и след простыл.

Но история имела продолжение. Где-то через месяц в московской квартире раздается звонок и меня приглашают к трубке по имени-отчеству. У родителей глаза по пять копеек. Мне сообщают, что злодей найден (я на вокзале диспетчеру такси