Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Как нередко у крупного поэта, стихи Б. Слуцкого типологичны, выражают не только свойства авторской личности, но и главные особенности духовного мира той среды, певцом которой он себя ощущал. Из стихотворения встает образ юного энтузиаста социалистического строительства, теперь бы мы сказали даже — идейного фанатика, который не живет настоящим, а весь устремлен в будущее, что малюют изо дня в день столбцы газет конца 30-х годов, переносящие на многие века вперед восторжествовавший уклад и идеи сталинской коммунистической казармы.

Особенно примечательны последние строки. Лирический герой, несомненно, — марксист и материалист. В материалистическом мировоззрении определяющей основой является бытие, а не сознание. Стихи правдиво передают дух эпохи, когда философская формула была перевернута и судьбами страны заправлял самый необузданный и своевольный волюнтаризм. Твердокаменные материалисты обращались на деле в слепцов субъективного идеализма. Стихи горделиво выставляют напоказ то, что официально скрывалось: «И суровое наше сознание диктовало пути бытию».

Что было в результате «надиктовано», вопреки естественным связям вещей и нормальной логике явлений, достаточно известно. Трагедии народной жизни, бессчетных потерь на войне и бед мирных дней, разрывавших сердце поэта, стали сквозными темами поэзии Б. Слуцкого.

Жизнь не укладывается в рассудочные схемы. И собственной философской лирикой Б. Слуцкий безжалостно развенчивал и опрокидывал своеволия волюнтаризма и рационализма, которым, казалось бы, должен был сочувствовать по некоторым общим своим воззрениям. Таких замечательных стихов у поэта много.

Когда становится тошно на душе и почти физически ощущаешь собственную незащищенность и малость в «пучине бытия», приходят на ум строки Б. Слуцкого, которые он первыми читал старшему другу и наставнику в литературе И. Эренбургу. Формально они посвящены стихиям искусства, но на самом деле речь идет о гораздо большем. Это — стихотворение «Лошади в океане». Об очутившемся в открытом море табуне лошадей с потопленного миной транспорта: «Люди сели в лодки, в шлюпки влезли. Лошади поплыли просто так. Как же быть и что же делать, если Нету мест на лодках и плотах?.. Плыл по океану рыжий остров, В море, синем, остров плыл гнедой…»

Взявшимся уверенно плыть четырехкопытным трудягам, чуть ли не олицетворяющим собой ограниченный или бездумный оптимизм живой природы, тоже сначала «океан… казался рекой»:

Но не видно у реки той края.

На исходе, лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая

Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,

Все на дно покуда не пошли.

Вот и все. А все-таки мне жаль их,

Рыжих, не увидевших земли.

Но если никакая мощь лошадиных сил не способна одолеть бескрайне-многоликие пучины бытия, то может ли приручить эти стихии и единовластно распоряжаться ими любая, даже пусть «правильная» и благонамеренная, доктрина, чтобы не говорить о другом?

Б. Слуцкий был одним из самых эрудированных современных поэтов. Он все знал, за всем следил, был «в курсе» всего. «Вопросы литературы» — «ежемесячный журнал критики и литературоведения» — на что уж специальное издание. Но и в редакции, и в кругу авторов было известно, что Слуцкий — постоянный подписчик, прочитывающий номера журнала «от корки до корки».

Желание отточить и углубить рождающуюся мысль, «алгеброй гармонию поверить», естественно для поэта-мыслителя. Но у Слуцкого, как мне кажется, оно возникало еще и по другой причине. От повышенной совестливости, от ответственности за произносимое слово, в конце концов, от развитого чувства долга. В стихах он декларировал: «Поэт — не телефонный, А телеграфный провод. Событие — вот законный Для телеграммы повод. Восстания и войны, Рождения и гибели Единственно достойны, чтоб их морзянкой выбили. А вот для поздравления мне телеграфа жаль И жаль стихотворения На мелкую печаль».

Поэзия должна быть праведной, а жизнь правильной — вот что он заявлял. Свою праведную поэзию Б. Слуцкий создал, а вот возможна ли «правильная» жизнь — без «поздравлений» и «мелких печалей»? Большой вопрос. Лирический герой Б. Слуцкого ригористичен и одержим чувством нравственного максимализма. Но все дело в том, что Б. Слуцкий пытался и жить так, как писал.

Борис Абрамович был человеком исключительной сдержанности. О себе говорить не любил, рассказывать тем более. Даже к друзьям, младше себя по возрасту, к которым относился с особой нежностью, например, к Юрию Трифонову, обращался на «вы», хотя тот, забывшись, мог отвечать ему «ты». Вообще умел держать людей на расстоянии, не допуская лишних вторжений в свой внутренний мир.

Так что, скажем, о фронтовых отличиях Слуцкого иные знакомые могли разве догадываться по упоминанию в одном из давних его стихотворений, описывающем повторяющиеся от года к году встречи со вдовой погибшего друга, — «Память»: «Я носил ордена. После — планки носил. После — просто следы этих планок носил. А потом гимнастерку до дыр износил И надел заурядный пиджак».

Я знал Бориса Абрамовича в годы, когда на нем давно уже был этот самый «заурядный пиджак». И, кажется, только раз, и то в праздник Победы, видел пришпиленные у левого карманчика пиджака разноцветные колонки наградных планок. Поразило — многоэтажье, сколько их! И только после смерти Слуцкого узнал: у него было четыре советских ордена, немало медалей и еще болгарский орден «За храбрость».

Несомненно, есть нечто характерное для его натуры в том, что до войны Слуцкий учился одновременно в двух столь непохожих вузах — в Литературном институте и в Московском юридическом. Поэт, он хотел строить жизнь на основах разумной справедливости и, конечно же, «по науке».

Борис Абрамович родился 7 мая 1919 года, школьную премудрость осваивал в Харькове. Уже в старших классах начал серьезно относиться к писанию стихов. Большое воздействие оказал при этом земляк и задушевный приятель Михаил Кульчицкий. Уже тогда оба юноши сказали себе, что будут заниматься стихами всю жизнь.

В 1939 году в Москве стихи Слуцкого выделяет услышавший их случайно Павел Антокольский («С безответственной добротою И злодейским желаньем помочь, Оделил он меня высотою, Ледяною и черной, как ночь»). В Литературном институте двадцатилетний студент-юрист занимался в поэтическом семинаре Ильи Сельвинского. Рядом были начинающие поэты М. Кульчицкий, П. Коган, С. Наровчатов, Д. Самойлов, М. Луконин, С. Гудзенко, которые составили затем поэтическую волну, условно называемую «военным поколением».

За полгода до рокового поворота истории, каким стало гитлеровское вторжение в нашу страну, два харьковчанина, два побратима, М. Кульчицкий и Б. Слуцкий, написали по стихотворению на смерть друг друга. Это был обет дружеской верности, клятва, а еще больше — предчувствие — странное знание поэтов. Оба юноши собирались писать стихи и жить всегда и готовы были умереть завтра.

Та линия,