Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Может быть, тогда лишь какое-нибудь решение найдет народ…»

Пример гласности он и давал своим «Открытым письмом землякам». Поступок художника, который не забудет литература.

На исходе «Оттепели»

Правильный человек

Если бы понадобилось в двух словах выразить, кем был Борис Слуцкий, я бы сказал: он был правильный человек. До удивления ни на йоту старался не отступить от того кодекса строгих правил, которые составил для себя, утвердил как единственно верные и жить по которым считал долгом совести и чести. Этим он многого достиг и на этом, как мне кажется, сломался и погиб.

«Поэт» и «правильный человек» — одно вроде бы взрывает и исключает другое. А вот ведь жило, существовало и имело суховатый и нежный облик Бориса Слуцкого…

В обиходе Борис Абрамович казался педантом. Он не мог начать утра, не прочитав газеты, застывал взглядом на циферблате часов, прежде чем назначить время встречи. «Мы встретимся с вами в метро, в пятнадцать тридцать две, у первого вагона поезда, идущего в центр, — строго произносил он. — Прошу вас быть точным». Или так: «Оставьте мне пакет в традиционном месте, у вахтера Центрального Дома литераторов. Я буду там в…».

В расчетах времени бывал скрупулезен, не допускал округлений в ту или иную сторону, говорил четко: «Десять семнадцать…», «Четырнадцать двадцать три…», «Восемнадцать сорок восемь…» Многие видели в этом странность, чуть ли не молодцеватое кокетство военным прошлым, пожалуй, даже легкий отпечаток армейской суровости, не миновавший и такой утонченной, трепетно-интеллигентной натуры, как Слуцкий.

Добрейший и сговорчивый в главном, Борис Абрамович иногда деспотически упрямился в мелочах. Вдруг становился, что называется, ни повернуть, ни сдвинуть. Назначая те же встречи, не входил в объяснения своего хронометража, а только ждал подтверждения, командовал, диктовал. Оставалось не раздумывая подчиняться.

Лишь много позже от ближайших друзей Слуцкого я узнал одну из причин этого упрямого педантизма. Осенью 1944 года в боях под Белградом он был тяжело ранен. В тот момент, когда, поднявшись из-за укрытия, в рупор выкрикивал по-немецки ультиматум засевшему на пригорке вражескому отряду, — осколком мины пробуравило верхнюю часть черепа. Рану тогда удалось залатать. И Слуцкий воевал дальше — в Австрии, в Венгрии. Свалился уже в Румынии. Перенес двукратную трепанацию черепа, более двух лет провалялся в госпиталях, в состоянии между жизнью и смертью. Выкарабкался. Но проникающее ранение в голову с годами все больше напоминало о себе. Как шагреневая кожа, сжимался и убывал целительный расслабляющий отдых. Катастрофически сокращались часы сна. Шесть, пять, четыре, наконец, только три часа в сутки… Да и то, чтобы ночью спокойно проспать три часа, требовалось сильное физическое утомление.

Три часа ночного сна равнялись двадцати двум километрам пешеходной прогулки по городу. Ни больше ни меньше. Эту математическую зависимость Слуцкий многократно вывел и испытал. А чтобы, выйдя с Третьего Балтийского переулка, где он жил, проделать двадцать два километра и вернуться домой, на это требовалось положить дополнительно, выкроив из бюджета дня, до четырех часов.

Пунктуально и методично, в любую погоду, решал Слуцкий заданное ему судьбой дьявольское уравнение: четыре часа ежедневной пешеходной работы ногами — три часа сна. Иногда для сочетания приятного с полезным Борис Абрамович старался залучить хотя бы на часть пути кого-либо из друзей, живших по соседству в писательских домах у метро «Аэропорт» или «Сокол». Часто спутником этих пеших переходов оказывался литературный критик Владимир Огнев.

Борис Абрамович с точностью до минуты знал, сколько времени понадобится, чтобы дойти до улицы Красноармейской, где против своего дома уже поджидал Огнев. Очевидно, так же в его сознании были размечены во времени и все другие «станции» и «полустанки» более чем двадцатикилометрового маршрута. Во всяком случае, по появлению Слуцкого в условленных местах можно было проверять часы, как в доброе старое время по прибытию курьерского поезда.

Но, конечно же, сложная система опорных правил, по которым строил жизнь Слуцкий, корнями уходила в его убеждения, в свойства натуры. Духовный мир поэта был рационалистичен по своему существу. Недаром, думаю, Слуцкому так близки были традиции немецкой культуры, он переводил многих немцев, особенно выделяя сверкающий и отточенный скальпель поэтической мысли Брехта. Как и для Брехта, разум был глазами его души.

Внутренняя гармония, в его представлении, воцарялась прежде всего посредством надежных и прочных убеждений. А поскольку религией Слуцкого был Человек, он верил в железную волю и способность человека превозмочь любые жизненные препятствия и достичь, казалось бы, невозможного, если только себя организовать и подчинить высокой цели. Тогда, действительно, «сказка станет былью».

Многим ныне, особенно в горьких наплывах общественного опыта последних лет, такие воззрения могут показаться донкихотством, наивной и вышедшей из моды архаикой. В какой-то мере так оно и есть. Ведь даже в собственном вчерашнем дне, мудрея, человек найдет немало чудно́го и ложного. Но то была святая вера подвижников и энтузиастов, солдат и тружеников, положивших жизнь ради народа и человечества. И потому, думаю, момент истины, который воплотило собой поколение Слуцкого, талантливо ухваченный в его стихах, никогда не канет в Лету, а к нравственному примеру и самого поэта, и его героев еще не однажды за духовной поддержкой приникнем и мы, и будущие поколения. Это так же верно, как то, что человек, оставаясь самим собой, не может зачеркнуть себя — вчерашнего.

Для Бориса Абрамовича важно было, чтобы и в больших делах, и в малых впереди непременно сияла путеводная звезда точно найденной мысли, справедливой идеи. Тогда он чувствовал прилив сил, зов к действию.

Идеалом общественного устройства и высшей идеей гражданского служения для Слуцкого был коммунизм, обрисованный в сочинениях Маркса — Энгельса — Ленина, и работа по его достижению. В своей короткой речи на собрании писателей Москвы 31 октября 1958 года, где было взвешено каждое слово и к которой он мысленно возвращался затем, возможно, до исхода дней, Слуцкий говорил: «Все, что делаем мы, писатели самых различных направлений, — прямо и откровенно направлено на торжество идей коммунизма во всем мире».

Это были глубоко искренние, пережитые и важные для него слова. В сборнике «Сегодня и вчера» (1961) сходную мысль поэт выразил так: «Я болезненным рос и неловким, Я питался в дешевой столовке, Где в тринадцати видах пшено Было в пищу студентам дано. Но какое мне было дело, Чем нас кормят в конце концов, Если будущее глядело На меня из газетных столбцов. Под развернутым красным знаменем вышли