Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

как это было прежде, но представляли собой рефлексию по поводу каких либо локальных или национальных событий, таких как, например, неурожай или болезни, угроза безопасности королевства, короля или церкви – все это воспринималось, как правило, как демонстрации гнева Бога и того, что само общество было не настолько «благочестивым и божьим», как это могло бы быть.

В задачу церкви входило выкорчевывать недопустимое богопротивное поведение и наказывать ослушников так, как они того заслуживают. Раскаяние грешника и обращение за божьим прощением являлось важным литургическим ритуалом, санкционированным новой церковью, что было связано с процедурой принятия причастия. Раскаяние было тем, посредством чего церковь оказывала влияние на общество. Вместо того, чтобы нести епитимию, налагаемую конфиденциально в результате исповеди у священника, в постреформационной Шотландии грешники должны были каяться публично.

В протестантской церкви целый ряд проступков относился к числу серьезных нарушений. Помимо аморальных сексуальных деяний, случавшихся довольно часто, к числу преступлений, к которым церковь не знала снисхождения, относились богохульство и следование суеверным ритуалам, включая посещения святых мест. Жесткость, с которой протестантизм преследовал нарушителей, была связана со стремлением окончательно искоренить идолопоклонство и пережитки папизма. В случае богохульства или совершения недопустимых ритуалов, грех определялся как измена истинной религии, а также в редких, но, несомненно, счастливых для обвиняемого случаях, как ошибка или непреднамеренное заблуждение. В первом случае, когда речь шла о преднамеренной практике, результатом становилось церковное расследование с целью выяснить, действительно ли имело место посягательство на власть церкви. В большинстве случаев, несмотря на указание Генеральной ассамблеи, церковные сессии расценивали эти нарушения как результат невежества, а не преднамеренное греховное поведение, связанное с изменой. Однако церковь не всегда была настолько снисходительной, и целый ряд нарушений квалифицировался ей как недопустимый вид измены. К числу таких преступлений относились, например, контакты с дьяволом. Для тех же, кто был болен и стремился найти утешение, если не излечение, в посещении священных мест, церковь не оставляла благочестивого пути, им оставалось только молиться и уповать на милость бога. Для протестантской церкви причины болезни или неудачи были связаны с собственным поведением человека и являлись наказанием за грех. Единственным средством оставалась молитва и прощение о заступничестве. Пресвитерия Хаддингтона в 1670 г. вменяла в обязанности священнику: «Посетите больного… [и] попытайтесь пробудить в нем ощущение совершенных им грехов, которые он может признать, раскаяться и искоренять грех посредством обращения за помощью к богу через Иисуса Христа, для прощения, и тогда бог простит их и продлит их дни. Наставляйте их в христианской жизни, побуждая их к согласию в божьей жизни и по божьему промыслу»[428]. Вероятно по причине такой бескомпромиссной политики и даже под угрозой сурового наказания, шотландцы с неохотой отказывались от традиционных религиозных практик, которые для них являлись средством компенсации потерь перед лицом сурового протестантского бога. Безбожное поведение, осуждаемое церковью, включало все то, что не соответствовало протестантской доктрине. Сюда относилось и следование римско-католическим ритуалам, и случайное непреднамеренное нарушение протестантских практик.

Социально-экономический и политический кризис XVII в., усугубленные ухудшением погодных условий, внесли свой вклад в общий климат страхов, и эти опасения и беспокойства использовались церковью, чтобы нагнетать психологическую напряженность, связывая причины неурожаев, болезней, гражданских и военных разрушений, бедности и голода с греховным поведением, и рассматривались как божья кара. Народные страхи использовались для того, что побудить шотландцев создать идеальное богоугодное общество, однако в этом стремлении породить совершенно послушную паству церковь только усиливала общую атмосферу опасений и вносила свой вклад в развитие кризиса XVII в.

Несмотря на законодательство и духовную власть церкви, люди продолжали следовать традиционным ритуалам, поскольку именно они обеспечивали им психологический комфорт и уверенность, пусть и не всегда оправдываемую. В течение 1600-х гг. церковь ощущала явную заинтересованность и беспокойство по отношению к нонконформистам, идеи которых столетием позже породили церковный раскол 1740-х гг. Нонконформизм, одно из «суеверий», как он квалифицировался официальным протестантизмом, включающий недозволенные религиозные практики, применяемые в среде обычного населения, в качестве наиболее часто встречаемой формы религиозности подразумевал паломничество. Характерно в этом смысле постановление синода в Данблане, отмечавшего в 1649 г. опасность сохранения целого ряда мест в пределах пресвитерий, где используются «суеверные колодцы и часовни», поддерживаемые усердием народа, ожидающего от них помощи свыше, что делало необходимым применение наказания и запрещения этих паломничеств[429]. Столкнувшись с традиционными верованиями, церковь все еще была бессильна победить их, хотя они и представляли серьезную угрозу ее власти. Но в то время как недостаточное следование протестантским практикам угрожало позициям церкви, более серьезной и опасной причиной для беспокойства было злонамеренное влияние дьявола. Игнорирование Священного писания, несоблюдение протестантских практик и следование католическим ритуалам – все это интерпретировались не просто как нежелание соответствовать нормам реформированной религии, но как свидетельство угрозы дьявола, представляющее опасность для богоизбранного населения. Нагнетая состояние страха, церковь стала проповедовать идею неизбежных бедствий, призывая всех покаяться или страдать. Это послание было весьма прямолинейным: борьба церкви за то, чтобы оставаться доминирующей религиозной организацией и социальной и культурной силой в стране, по мнению самой церкви, представляла собой метафору гораздо боле серьезного соревнования между богом и дьяволом за обладание душами народа. Дьявол, говорилось шотландцам, являет собой реально существующую опасность, а поклоняясь и веря в любую силу, кроме власти бога, мы укрепляем дьявольское могущество, утяжеляя собственные страдания. Просьбы, обращения и апелляции в адрес сверхъестественных духовных сил вроде ангелов, фей или эльфов, а также вера в призраков, духов природы или дореформаторских святых – все это рассматривалось как пособничество дьяволу. Единственной допускаемой сверхествественной силой был бог, все остальное так или иначе представляло собой демоническое начало. В течение 1600-х гг. многие духовные фигуры народной культуры, особенно феи и призраки, были изъяты из религиозного обращения церковью и заменены на гораздо более зловещую фигуру дьявола[430].

Страх относительно власти дьявола являлся критическим аспектом христианского богословия. Дьявол был противоположным богу и Христу, как для римско-католической так для протестантских церквей, а также нес угрозу самому существованию общества. С другой стороны, любой, кто оспаривал власть церкви, признавался демоном, или его природа так или иначе связывалась с дьявольскими промыслами, а сам он представал как враг бога или антихрист[431]. Для протестантской церкви XVI–XVII вв. этим врагом была католическая иерархия и доктрина, и, преимущественно, фигура римского папы, заклейменного как антихрист еще в ранней шотландской протестантской пропаганде, примером которой являются обязательства лордов конгрегации 1557 г. Таким образом, продолжение дореформационных религиозных ритуалов расценивалось не как оппозиция протестантской церкви, а как показатель поддержки папской власти, что само по себе являлось