Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

Ведьмам в этой истории отводилась роль предшественниц демона, тех, кто вещает его устами и несет его идеи. Доминирование Сатаны накануне Второго пришествия Христа должно было указать начало конца мира. Те, кто искренне верил в наступающий конец мира, разделяли аргумент о том, что знаком надвигающейся эсхатологической катастрофы является расширяющееся присутствие дьявола, а также его приспешников – ведьм. И наоборот, чем больше ведьм обнаруживалось, тем более активным и могущественным признавался дьявол, толкающий божье царство к гибели. И католики, и протестанты в равной степени разделяли эти идеи[408]. Хотя неоднородность эсхатологических идей, в рамках которых ожидания пришествия дьявола сочетались со страхом перед вторым пришествием Христа, восстания мертвых и Страшного суда, создавали целый ряд противоречий в самой концепции дьявола[409].

В 1598 г. Эндрю Мэн описал видения Судного дня, когда «огонь сожжет воду и землю»[410]. В течение XVII столетия, когда росло число приспешников дьявола и его учеников, среди ведовских признаний увеличилось и число сторонников идеи надвигающегося апокалипсиса. В 1706 г., после того, как предсказанный конец света вновь был отложен, Джейн Браун уже в несколько ироническом ключе описывала ее видение апокалипсиса, когда небеса будут метать гром[411]. Но тогда вместо того, чтобы признать эти идеи ведовскими, церковь ограничилась лишь обвинениями в богохульстве и заблуждениях. И хотя Браун позже предъявили обвинение в колдовстве и заключили в тюрьму, но вскоре отпустили, лишь отлучив от церкви.

Дьявол действительно был фундаментальным элементом веры в колдовство. Расширение его присутствия на протяжении XVII в, вероятно, отражает рост беспокойства со стороны тех, кто организовывал обвинения и судебные процессы, наполняя их демонологическим содержанием. С другой стороны, народная религиозность была довольно консервативна, предпочитая определять дьявола в мирских категориях, приближая его к повседневной крестьянской и городской жизни.

Кристина Ларнер называет эти верования «новыми народными демоническими» представлениями[412] на том основании, что они, вероятно, возникли в процессе протестантской идеологической обработки, вызванной необходимостью оправдания охоты на ведьм. Стюарт Макдоналд, оспаривая это представление, считает, что сложный фольклорный образ дьявола является редкостью для Файфа, а идея шабаша ведьм вообще практически отсутствует там[413]. Действительно, о вере в дьяволе сообщается только в одной из четырех пресвитерий Файфа, правда, означает ли это, что такие верования отсутствовали в других трех? Вполне вероятно, что недостаток фольклорного материала из большей части шотландских территорий указывает, что следователи просто не интересовались этими вопросами или не записывали ответы. Однако вопрос о том, что именно шотландские крестьяне узнавали о дьяволе из протестантской теологии, остается открытым.

Еще одна категория мира шотландского сверхъестественного занимает важное место как в фольклорных верованиях, так и в демонологии. Инкуб, мужской демон, посещающий спящих женщин и входящий с ними в сексуальный контакт, был известен еще в средневековые времена, наряду с суккубом, женским демоном, совращающим мужчин. Еще в XIII в. два доминиканских монаха посетили Уэстерн-Айлс и обнаружили там множество молодых женщин, искушенных инкубами. Проповеди и молитвы прибывших монахов изгнали этих демонов, которые бежали в воздух со стенаниями и жалобами[414]. Многие шотландские ведьмы и колдуны, согласно массовым представлениям, вступали в сексуальную связь с демонами, их соседи сообщали о ночных посетителях, наведывавшихся к ним в дома. И все же явные понятия «инкубы» и «суккубы» редко встречаются в ходе шотландских ведовских процессов. И это примечательно, потому что знатоки демонологии с континента, включая Мартина Дель Рио, активно цитируемого шотландскими законниками XVII в., продолжали активно обсуждать мужских и женских демонов[415]. Вероятно, стандартная природа договора с демоном, которая была известна в Шотландии, делала идею инкубов и суккубов ненужной.

Кроме того, среди персонажей шотландского фольклора была группа характеров, являющихся в основном разновидностями самих ведьм. При этом в данном случае особо осторожно необходимо различать верования самих обвиняемых в ведовстве и те истории, которые рассказывали о них соседи. Совпадения здесь были возможны, но чаще слово «ведьма» использовалось по отношению к кому-либо с подачи соседей[416].

Шотландское общество XVII в. было расколото опасениями и страхами. Каждодневная забота о здоровье, страх болезни, борьба за выживание соответствовали более общим интеллектуальным проблемам и процессам, которые основывались на желании церкви построить идеальное христианское общество. Проблема заключается в том, насколько беспокойство о трудностях жизни, страх перед ведьмами, боязнь голода и лишений были усилены действиями церкви, направленными на установление протестантской веры и контроля. Протестантская организация и доктрина церкви отвергали многие из дореформационных принципов и ритуалов римско-католического вероисповедания. Эти недопустимые теперь ритуалы включали посещения святых колодцев, веру во власть реликвий и апелляции к высшим силам в поисках святого заступничества. Для большинства обычных людей вера существовала в форме ритуалов. Церковь, действительно, управляла официальным вероисповеданием, опираясь на реформационную традицию, но неофициальные частные религиозные практики обеспечивали личное утешение. В 1581 г. шотландский парламент принял акт против паломничества и других суеверных действий, в котором религиозные путешествия к святым местам, таким как часовни, посвящаемые отдельным святым, святые источники, кресты и другие реликвии приравнивались к идолопоклонству и являлись свидетельством папизма, которому церковь должна объявить непримиримую войну[417].

Большая часть этих «суеверий» по своему характеру, практикам и идеям несомненно имела дореформационные корни, но многие были менее определенными, отражая широко распространенную массовую веру во власть волшебства. Народные верования и ритуалы были связаны с волшебством и разделяемы большинством, и это было не волшебство алхимиков или магов, выполняющих таинственные и сложные ритуалы, ради получения власти и демонстрации секретных знаний, а, значит, распространенных, преимущественно, в среде аристократии и высших социальных слоев, а народная магия, являвшаяся более обычным и мирским, прагматически ориентированным действием, практикуемым в повседневной жизни. Массовое народное волшебство использовалось для решения каждодневных проблем, в целях противостояния неудачам и, наоборот, для привлечения удачи и везения. Однако, как показал закон 1581 г., напряженность между официальной церковью и некоторыми из ее наименее послушных членов, исповедующих и следующих «суевериям», лежала в основе масштабного конфликта 1600-х гг.

Разделительная линия между религией и волшебством, а после и наукой, была для большинства европейского населения XVII в. весьма условна. Большинство представителей всех уровней общества нисколько не сомневалось в целесообразности, законности и необходимости участия в церковной службе воскресным утром, а также в выполнении защитных ритуалов, призванных оберегать их имущество, домочадцев и животных ежедневно в течение всего года. Период начала XVII в. был, бесспорно, донаучным этапом истории, с точки зрения распространения знаний в широких массах европейцев: рационализм и осмысление мира посредством категорий механики лежали все еще, для большинства людей лишь в будущем, отстоящем