Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

Одним из важнейших принципов добродетели была личная прозрачность, поскольку она гарантировала, что частное «я» не сможет прикрыть коррупцию или корысть при исполнении общественных обязанностей. Точно так же «дружба» в смысле привязанности и конкретных отношений между двумя людьми была подозрительной, поскольку в ней могли скрываться частные представления о взаимном уважении и интересах. Когда 14 декабря 1793 г. Камиль Десмулен был вынужден дать доказательства своей личной добродетели перед Якобинским клубом, он заявил следующее: «Я всегда первым обличал своих друзей; с того момента, как я понял, что они ведут себя плохо, я сопротивлялся самым ослепительным предложениям и заглушал голос дружбы, который внушали мне их великие таланты». Прозрачность требовала не только того, чтобы публичное выступление и личное «я» были одним и тем же, но и того, чтобы публичное выступление было лишено артистизма.

Поэтому Робеспьер не одобрял демонстрацию символов, в том числе красной шапочки свободы.

Будучи проводником общей воли, которая еще не могла быть выражена в полной мере, Робеспьер стал невольным «законодателем», который, с одной стороны, освобождал народ от оков прошлого, а с другой — склонял его к осознанию того, кем он должен стать. В этой роли он отказался от своих личных амбиций, неоднократно предлагая себя в качестве мученика нации, как бы поясняя, как он уйдет из политики после выполнения своей задачи и почему другие тем временем должны доверять и следовать его примеру. В своих речах в Якобинском клубе и перед собранием он часто объяснял, как он мучительно выводил правильный путь в политике в форме откровения, полученного в результате мучительного самоанализа.

Когда началась революция, путь к правильному формированию государства и нации казался более или менее очевидным. Хотя королевский двор в Версале был центром французского общества, он был равнодушен к человеческим страданиям, основательно коррумпирован, погряз в лицемерии и фальшивых притворствах. Как выразилась Арендт, жалкая жизнь бедняков противопоставлялась гнилой жизни богачей [наглядно демонстрируя], что имели в виду Руссо и Робеспьер, утверждая, что люди хороши «от природы» и становятся гнилыми благодаря обществу, и что низкие люди, просто в силу того, что не принадлежат к обществу, всегда должны быть «справедливыми и хорошими». С этой точки зрения революция выглядела как взрыв неподкупного и непогрешимого внутреннего ядра [сквозь] внешнюю оболочку разложения и зловонной дряхлости.

Пока Людовик XVI царствовал, он и двор, который он возглавлял, были и опорой, и мишенью для революции. Но как только король отправился на эшафот, депутаты были вынуждены решать, какой может быть политическая добродетель и в какой степени народ воплощает и воссоздает ее.

Для Робеспьера и многих монтаньяров, последовавших его примеру, добродетель народа была инстинктивной и естественной. Он не подвержен коррупции, поскольку «труд, аскетизм и бедность… являются хранителями добродетели». Проблема, по их мнению, заключалась в устранении институциональных и социальных механизмов, искажающих выражение народной воли. Например, формальное образование и литературное обсуждение политических вопросов считались, в лучшем случае, неуместными, а в худшем — положительно вредными для выявления общей воли народа. Правильно утверждая, что жирондисты стремясь включить философов (политических и социальных теоретиков) в состав Национального конвента, Робеспьер спросил: «Зачем нам эти люди, которые только и делают, что пишут книги?» Летом 1793 г. это отношение к учебе переросло в антиинтеллектуализм настолько крайний, что Национальный конвент был вынужден заявить, что Руссо не утверждал, что народ должен быть «невежественным, чтобы быть счастливым».»25 декабря 1793 г. Робеспьер заявил, что правильная «теория революционного правительства» только сейчас становится понятной истинным патриотам и что она не может быть найдена в трудах политических теоретиков, «которые не предсказывали эту революцию». «Современные» принципы просветительской мысли были «для революции тем же, чем импотенция для целомудрия».

Поскольку Руссо утверждал, что молодые люди от природы невинны и чисты, революционеры считали, что целью образования «должно быть освобождение дитя природы, запертого в панцире зрелости». Для Робеспьера и его единомышленника Сен-Жюста целями новой республики были социальное равенство и народный суверенитет, и достичь их можно было не с помощью принципов и логики Просвещения, а путем борьбы, в которой добродетель должна была одержать победу над самодурством. Эта борьба, в свою очередь, требовала, чтобы человеческая природа была переделана с помощью политического принуждения и жесткой программы народного образования.

В нашей стране мы хотим заменить этику на эгоизм, честность на честь, принципы на привычки, обязанности на протокол, империю разума на тиранию изменчивого вкуса, презрение к пороку на презрение к несчастью, гордость на наглость, возвышение души на тщеславие, любовь к славе на любовь к деньгам, хороших людей на забавных компаньонов, достоинства на интриги, гений — ум, истина — остроумие, прелесть счастья — скука чувственности, величие человека — ничтожество «великих», великодушный, сильный, счастливый народ — любезный, легкомысленный несчастный народ, т. е. все добродетели и все чудеса республики — на все пороки и все нелепости монархии.

Для того чтобы создать новых людей, которые будут всем этим обладать, Робеспьер и якобинцы предложили систему начального образования, в рамках которой дети забирались бы у родителей в возрасте пяти лет и помещались в школы-интернаты, где общество могло бы полностью сформировать их гражданские качества. Якобинская образовательная программа делала акцент на формировании коллективной идентичности через общие трапезы, ношение униформы и спартанский режим физических упражнений, при этом традиционная цель формирования просвещенного характера отодвигалась на второй план. В то время как Робеспьер утверждал, что «только нация имеет право воспитывать детей», их социализация и обучение не могут быть доверены «гордости семьи», поскольку это породит лишь «аристократию и домашний феодализм», которые, в свою очередь, разрушат «все основы социального порядка».

10 мая 1793 г. Робеспьер утверждал, что «народ хорош, но его делегаты развращены», поэтому добродетель народа должна быть «защищена от порока и деспотизма правительства».

Новая французская республика — это не свобода личности, как хотели жирондисты, а навязывание народной воли всем государственным институтам; политическая коррупция неизбежна, если волеизъявление народа будет сорвано. В феврале 1794 г. Робеспьер потребовал, чтобы все законы принимались «во имя французского народа», а не «французской республики».

Руссо представлял себе «город-государство», в котором всеобщая воля могла бы спонтанно выявляться народом на общем и открытом собрании. Таким образом, представительная демократия, при которой депутаты выступают в качестве конституционно определенных делегатов от избирателей, каждый из которых избирается в своем округе, была в некотором роде антитезой идеалу Руссо: Народ не мог взаимно советоваться друг с другом, а избранные им депутаты были ответственны не за нацию в целом, а за ее части. С точки зрения Просвещения, Национальное собрание