Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

представляет собой Третья? Все, но все скованное и угнетенное. Что было бы без привилегированных порядков? В результате страх перед реформой злоупотреблений внушает аристократам больше страха, чем стремление к свободе.

Сийес утверждал, что единственным правильным действием для третьего сословия было бы не иметь ничего общего с двумя другими сословиями, а немедленно превратиться в национальное собрание. Так, конечно, примерно и произошло в действительности. В первые два года революции относительное единство третьего сословия было усилено их общей оппозицией монархии — не как институту, поскольку большинство депутатов желало сохранить ее в той или иной форме, а роялистам, стремившимся повернуть революционный процесс вспять. В этот период их единство укреплялось также относительной умеренностью притязаний.

Собрание оказало влияние на политическую экономику страны. С одной стороны, собрание устранило многие феодальные препятствия на пути развития национального рынка и тем самым реализовало самые горячие чаяния реформаторов короны. С другой стороны, отмена феодальных привилегий и титулов предлагала дворянам стать гражданами более могущественного государства, а не мелкими лордами сельских поместий. Пока существовала монархия, эта умеренная политика обеспечивала безопасность революции, объединяя фракции, которые впоследствии должны были разорвать друг друга.

Депутаты-жирондисты и депутаты-якобинцы были выходцами из очень схожих социальных, профессиональных и политических слоев. Одно из наиболее ярких различий между ними было региональным: Жирондисты в непропорционально большой степени были выходцами из прибрежных провинций и портовых городов, а многие лидеры якобинцев представляли Париж. Эти различия в происхождении, как правило, усиливали их отношение к революционному управлению: Жирондисты были склонны настаивать на конституционном верховенстве собрания и обязанностях парламентского представительства, в то время как якобинцы часто выступали за более прямую форму народного участия в политике, в которой парижские граждане часто играли решающую роль. Одним из наиболее важных недостатков жирондистской позиции было то, что судьба революции фактически зависела от прямых народных действий в нескольких случаях: штурм Бастилии, приезд короля в Париж в октябре 1789 г., низложение короля в августе 1792 г. Во всех этих случаях несговорчивость короля грозила завести революцию в тупик, и только внеправовое вмешательство народа позволило выйти из тупика. Но эти вмешательства узаконивали прямые народные действия и тем самым укрепляли якобинцев. В противоположном случае спонтанность и жестокость прямых народных действий усиливали сопротивление жирондистов народному восстанию, поскольку оно явно нарушало законность конституции. Отказ жирондистов признать и учесть требования парижских граждан в конечном итоге поставил их в положение, которое стало необоснованным, поскольку их сторонники в провинции не имели возможности противостоять якобинцам, мобилизующим народ в городе.

Таким образом, якобинцы получили возможность использовать политические возможности, которые жирондисты отвергли. Жирондисты ставили свободу личности, права человека, правовую реформу и соблюдение формальных правил демократии в один ряд с сокращением экономического неравенства и принятием чрезвычайных мер по облегчению страданий людей, в частности, обеспечением парижского населения продовольствием. Это позволило якобинцам мобилизовать народ, пообещав немедленную помощь чрезвычайными средствами, включая авторитарный режим, легитимированный как явная и неопосредованная воля народа. Преодолевая неудобства конституционных норм и законодательных прерогатив, они сделали народное политическое действие лакмусовой бумажкой, позволяющей отличить патриотов от предателей.

В своей речи, произнесенной 9 июля 1794 г., Робеспьер изложил порядок применения этого теста.

В сердцах всех патриотов записано одно чувство, по которому они могут узнать своих друзей. Человек, который молчит, когда должен говорить, вызывает подозрение: если он окутывает себя тайной, если он проявляет сиюминутную энергию, которая вскоре проходит, если он ограничивается пустыми тирадами против тиранов, не обращая внимания ни на общественную мораль, ни на общее счастье своих сограждан, — он вызывает подозрение. Если люди обличают аристократов лишь для проформы, их собственная жизнь требует пристального внимания. Если слышно, как они произносят общие фразы против Питта и врагов человечества, а в то же время совершают тайные нападки на революционное правительство; или когда они, попеременно то умеренные, то крайние в своих взглядах, постоянно осуждают и препятствуют полезным мерам; тогда пора быть начеку, чтобы не впасть в заговор.

Лакмусовая бумажка Робеспьера может быть сведена к трем пунктам: (1) открытость (гражданин не должен вынашивать никаких мыслей, которые не могут быть проверены его товарищами); (2) послушание (гражданин должен полностью и категорически принимать «Общую волю» во всех своих действиях); (3) конформизм (гражданин не должен инакомыслить, если это инакомыслие может дать помощь и утешение тем, кто выступает против народа). Под руководством Робеспьера якобинцы приняли эту концепцию «Общей воли» и отождествили ее народное выражение с политической добродетелью и справедливостью.

Еще до прихода Робеспьера к власти дворяне, публично выступившие против этой концепции, были изгнаны из политического сообщества, когда в прямое нарушение Декларации прав Национальное учредительное собрание установило контроль за «передвижением предполагаемых эмигрантов», лицензировав, по выражению Шамы, «полицейское государство». За ними последовали те представители духовенства, которые предпочли папу нации в качестве духовного лидера. В июле 1790 г. Национальное учредительное собрание наложило на католическое духовенство клятву политической лояльности и, приняв гражданскую конституцию, превратило тех, кто присягнул на верность, в наемных чиновников революции. Почти все прелаты, заседавшие в собрании, отказались принести присягу. Большинство священников также отказались и вместе с прелатами покинули собрание. В целом по Франции от присяги отказалось чуть менее половины всех священнослужителей. Дойл называет введение присяги одним из «поворотных моментов» революции и «серьезной ошибкой», поскольку она впервые заставила граждан заявить о своей поддержке или несогласии с новым политическим порядком. Хотя те, кто отказался принести присягу, «заклеймили себя как не присягающие», им, как это ни парадоксально, было предоставлено право «отвергать дело революции». Такая «свобода отказа» была, конечно, нарушением руссоистских принципов, и это добровольное исключение из национального сообщества было впоследствии крайне болезненным. Последующее законодательство, например, ограничивало исполнение религиозных обязанностей теми, кто присягнет на верность революции; закрывало монастыри и «учительские и благотворительные ордена»; предписывало высылать отказных священников; запрещало публично выставлять распятия и кресты; запрещало звонить в церковные колокола, носить церковную форму и проводить религиозные шествия.

Хотя их конечная судьба, возможно, была предрешена с самого начала, жирондисты сами способствовали своей гибели, пытаясь совместить создание либерального режима с хотя бы риторическим соблюдением требований народной демократии. С одной стороны, они стремились сохранить роль короля в новом правительстве, а когда Людовик XVI оказался не готов принять эту роль, пощадить его жизнь. Эти попытки жирондистов сохранить некое подобие центральной власти вне законодательного органа были, по крайней мере, в определенной степени несовместимы с их поддержкой экспорта революционных идеалов через войну, поскольку военная мобилизация требовала обращения к народным (республиканским) настроениям. Несмотря на то, что ведение войны, в свою очередь, требовало